– Сейчас не время, дорогая. Надо добиться первых крупных успехов. Тогда сыграем свадьбу. Народ поймет – мы празднуем первые победы.
– Ты много раз обещал, и все откладываешь. Ты не любишь мня?
– Люблю. Как можно тебя не любить?
Подкопаев и Вероника ждали гостью. В зал быстро, нервно вошла женщина лет шестидесяти, полная, рыхлая, с трясущейся грудью. На ее серых одутловатых щеках были вмятины, как на лежалых яблоках. Она была одета небрежно, даже неряшливо. Туфли давно вышли из моды. Горло закрывал выцветший шарф.
– Мое время ограничено, за мной следят. Я сказала, что иду к массажистке, – произнесла она, не здороваясь, и уселась в кресло.
Подкопаев не успел расшаркаться и подать ей руку. Уселся рядом.
– Мы выбрали место встречи, полагая, что всякое прошлое, даже самое мучительное, в конце концов каменеет и уже не причиняет боль, – начал церемонно Подкопаев, но Светлана Федоровна Вязова нервно его перебила:
– Они постоянно следят за мной. Не выпускают из дома. Всюду камеры наблюдения. Запретили подругам меня навещать. Они нацепили на меня устройство, по которому узнают, где я. Может, в этих туфлях! – Она вывернула ногу, показав стоптанный каблук. – Может, в этом шарфе! – Она оттянула шарф, обнажив розоватый зоб на шее. – Он приказал заточить меня в монастырь, и меня держали в келье чуть ли не в кандалах. А монахиня, приставленная ко мне, била меня! – На глазах Светланы Федоровны появились слезы, но это были не слезы страдания, а слезы гнева.
– Что же заставило вас развестись? Вы казались любящими супругами. Вы прекрасно выглядели, когда появлялись на трапе белоснежного самолета. Мы привыкли вас видеть в вашем чудесном васильковом платье. На зеленой лужайке Белого дома, прогуливаясь с первой леди Америки, вы выглядели изумительно! Простите мою нескромность, – произнес Подкопаев.
– Я не хотела давать развод, он взял его силой. Грозил, унижал, ломал мою волю. Эти бесконечные измены, нескончаемые любовницы! Он всегда был неразборчив. Официантки, поварихи, горничные в гостиницах. Когда стал возвышаться, появились актрисы, балерины. А теперь эта олимпийская чемпионка! Только и знает, что прыгать с шестом. Знаю, на какой он шест ее насадил! – Глаза Светланы Федоровны мстительно сверкали. Ненависть вернула щекам румянец. Она помолодела. И было неясно, что является правдой в ее гневных обличениях, а что подсказано ядовитой, жалящей фантазией: – Он слабый мужчина, почти бесполый. Чтобы добиться мужского наслаждения, он мучит женщину, бьет, заставляет выделывать всякие фокусы. Но все равно я любила его!
Подкопаеву почти не приходилось поощрять ее. Она была переполнена страданием, гневом, местью. Дерево, стоящее за ее спиной, распушило крону. Шар зеленых листьев увеличился почти вдвое. Вероника сбросила блузку и погрузила голые руки в глубину листвы, словно нащупывала скрытые точки. Дерево вздрагивало, откликаясь на ее прикосновения. Ее глаза огненно сияли.
– Он страшный человек, – продолжала Светлана Федоровна. – Он не допускал меня к своей работе, но я все равно видела, как он вершит свои кремлевские дела. Когда утонула подводная лодка и моряки умоляли вызволить их наружу, он запретил это делать. Он обещал американскому президенту не раскрывать, что американцы виноваты в гибели лодки. А моряки могли рассказать, и их утопили! Вы слышите, их утопили! Пусть об этом узнают их вдовы, дети и матери! – Она обвиняла Вязова в страшных преступлениях, веря, что когда-нибудь его покарают и она будет отмщена. – Когда в Беслане террористы взяли детей в заложники, школьников можно было спасти. Вступить в переговоры. Он приказал стрелять по школе из танков, и всех детей убили по его приказу. А потом при народе он делал вид, что жалеет детей, даже слезы у него появились! Пусть каждую ночь к нему приходят дети с оторванными руками и ногами!
Светлана Федоровна зарыдала, но ее рыдания были сухие, без слез. Слезы давно были выплаканы, оставалась дерущая горло боль.
– И еще про его богатства! Он богаче всех на земле. Он получает деньги с каждой капельки русской нефти, из каждой трубы русского газа. Если русский человек заработает рубль, десять копеек идет ему в карман. Его друзья смеялись: «В России существует неучтенная президентская десятина!» Я долго молчала, но теперь об этом должны узнать все! Он сын блокадников. Его родители экономили корочки хлеба. А он загребает себе все русские богатства, оставляет народ нищим!
Подкопаев видел, как бушует дерево, словно на него налетела буря. Листья трепетали и обрывались. Ветви напряглись и трещали, как провода, по которым бежит ток высокого напряжения. Из кроны исходило свечение, будто в глубине она пылала.
– Я ненавижу его! У него будет страшная смерть! Страшнее, чем у Саддама Хусейна и Каддафи! Его друзья, которые клянутся ему в любви, сами отдадут его палачам! И я буду смотреть, как он мучается! И ни одной слезинки во мне! Ни одной слезинки!
Светлана Федоровна вскочила и выбежала из зала. Вслед ей летели листья, сорванные с вещего дерева.
В дереве продолжали трещать электрические разряды. Среди ветвей мерцали зарницы. Подкопаев чувствовал плотные порывы ветра, которые давили ему на лицо, толкали в грудь. Эти вихри обладали волшебной природой. Они веяли из той поры, когда земля была молодой, дымились вулканы и в каждой капле лазурных морей рождалась жизнь, жадно тянулась к солнцу. Силы, излетавшие из дерева, касались экспонатов музея. Окаменелости оживали. От кремня отслаивались отпечатки папоротников и начинали зеленеть. В черных спиралевидных раковинах шевелились моллюски, ползли по стенам. Тусклая окаменелая рыба покрылась серебряной чешуей, раскрывала красные жабры, стучала слизистым хвостом. Над головой Подкопаева с треском крыльев пронеслась огромная стрекоза, осмотрела его громадными изумрудными глазами.
Президент Вязов обнимал Жанну Майкову:
– Люблю. Обещаю, мы скоро поженимся.
Он встал из постели. Босиком подошел к стулу, где висел его пиджак. Достал из кармана длинный сафьяновый футляр. Раскрыл. Бриллиантовое ожерелье переливалось на его ладони. Он осторожно, словно боясь, что ожерелье растает, прольется на пол бриллиантовой струйкой, поднес Жанне. Приложил к ее груди. Она ахнула. Целовала его руки с бриллиантами.
И вдруг истошно закричала. По подушке медленно полз огромный черный моллюск, качая спиралевидной, как рог барана, раковиной.
Вязов услышал, как приближается гул. Плотный сгусток тьмы налетел на него. Чугунное ядро проломило грудь. Из горла хлынула кровь.
В Доме приемов колдовской сеанс завершился. Подкопаев испытывал изнеможение. Он не понимал конечной цели совершенного действа, но чувствовал, что приблизился к смертельной опасности. Это было приближение будущего романа к страшной жизненной правде. И нужно, пока не поздно, отказаться от смертоносного замысла и бежать.
Он подошел к Веронике. Она что-то шептала дереву. Дерево стояло понурое, с обвисшими ветвями. Так опускаются плечи у несчастного человека. Листья поблекли, словно им не хватало света. С некоторых капала черная липкая смола.
