Рядом с Белосельцевым на грязном тюфяке устроился ополченец из Луганска Говоруха. Из-под его вязаной шапочки торчал чуб, на круглом лице золотилась щетина. Он ерзал, посмеивался, ему хотелось говорить, действовать. Монотонная езда утомляла его. В исцарапанных руках поблескивали четки из оникса. Он перебирал полупрозрачные зерна, ловко обходясь без двух пальцев, которые потерял под Дебальцево.
– А мне все равно, какому Богу молиться. Лишь бы помогал. Я в мечеть зайду и ихнему Богу молюсь, и он помогает. Еще ни разу не зацепило, а наш Бог не уберег, два пальца ему подарил, – Говоруха весело показал обрубки пальцев, которыми ловко перебирал медовые камни четок.
– А где, я тебя спрошу, Говоруха, водила со второго взвода Коржик? Пошел в мечеть ихнему Богу молиться, а ему полчерепушки очередью снесло. Так, глядишь, домой и вернешься.
Боец с позывным «Лютый» не расставался с автоматом, держал его на коленях.
Раньше он был проводником в поезде, колесил по Сибири, а потом колея привела его в Сербию, на Донбасс, а теперь и в Сирию. У него было тяжелое землистое лицо и зоркие, со злым огоньком глаза, которые не до конца закрывались даже во сне.
– Вернемся, деньги получу, рассчитаюсь, и хватит с меня, домой. Всех денег не заработаешь, всех бородатых не перебьешь, – ополченец с позывным «Пила» задвигал острым кадыком, проглатывая коричневую от пыли слюну.
– Пропьешь эти деньги, опять приедешь наниматься, – презрительно произнес Лютый.
– Нет, не пропью. Я бизнес заведу, – как о мечте, которую давно лелеял, сказал Пила.
– И что за бизнес? – хмыкнул Лютый.
– Лесопилку куплю. Кругом лес стоит. Буду брус пилить, доски. Сейчас на хорошие доски спрос.
– Из хороших досок для нашего брата гробы не делают. Давай попроще, с сучками.
Они замолчали. Ревели КамАЗы, шатало от борта к борту. Пахло железом, соляркой, раздавленными полынями.
Белосельцев смотрел на шершавые холмы, на придорожные кактусы, похожие на грязно-зеленые лепешки, усеянные острыми иглами. Иглы были длинные, поблескивали, как стальные. Это унылое зрелище то и дело заслонял обрывок грязного брезента. Белосельцев старался представить всю непостижимую, из вихрей и протуберанцев сложенную картину войны, где сотни военных группировок, политических движений и партий, клубки интриг и запутанные интересы держав напоминали смятые в огромный ломоть пластилина разноцветные языки. И уже было невозможно их разъять, чтобы обнаружилась подлинная обстановка. Белосельцев изучал военные усилия Ирана, посылавшего на сирийский фронт Стражей исламской революции. Встречался с боевиками «Хезболлы», ведущими наступление под Алеппо. Хотел уразуметь роль «Хамаса», который все больше втягивался в конфликт. Старался уяснить ситуацию в курдских регионах, куда вторглись турецкие танки. Разгадывал мотивы Израиля и Саудовской Аравии. А главное, прогнозировал угрозу прямого столкновения русских и американских войск, что было чревато войной средней интенсивности – сначала на Ближнем Востоке, а затем и в Европе.
Белосельцев сравнивал потенциалы, следил за перемещением зон влияния, сопоставлял количество русских самолетов на базе Хмеймим и авиационных ударных сил, размещенных на американских авианосцах. И своей прозорливостью, своим прозрением рисовал эксцентрические сценарии событий, недоступные обычным аналитикам.
– А вы-то, я удивляюсь, зачем с нами в этой коробке трясетесь? – обратился к Белосельцеву Лютый. – Вам бы в вашем возрасте где-нибудь в штабе, с начальством.
– Твое какое дело, Лютый, – перебил его Говоруха. – Человеку надо, человек интересуется, и ты в его дела не суйся. Невежливо.
– Да по мне хоть кто помирать начни, не сунусь. Каждый сам себе выбирает, где шею свернуть.
– Нам еще рано шею ломать, – рассудительно заметил Пила. – Нам еще надо расчет получить и до дома добраться. А здесь без меня пусть все огнем горит.
Внезапно КамАЗ дернулся и встал. Послышалась стрельба. Все, кто находился в кузове, подхватили оружие и выпрыгнули на землю. Белосельцев встал в рост, держась за крышу кабины. Вся колонна стояла, люди высыпали на дорогу и беспорядочно стреляли в воздух. В этой азартной стрельбе не было ожесточения, а было нечто, напоминавшее забаву. Под разными углами, от разных машин неслись бледные пунктиры, скрещивались, расходились, искали кого-то в небе. Над колонной летал дрон, двукрылый, с длинным фюзеляжем и нелепо торчащим килем. Трассы прошивали воздух совсем близко от него, не задевая. Он пролетел вдоль колонны, вильнул и ушел в сторону, где текла река, мелко блестела, поросшая по бегам тростником. Белосельцев понял, что это Евфрат, и, вспоминая карту, подумал, что скоро они достигнут понтона, переправятся на тот берег, и там будет городок с нефтеперегонным заводом, который предстоит брать с боем.
Проходивший мимо КамАЗа бородач в рваном свитере, глядя на Белосельцева, произнес:
– А я говорю: «Командир, а где карта?» А он мне: «Нюхай. Нефтью запахнет, значит на месте». А что, разве я собака, чтобы воздух нюхать? – и прошел, кинув автомат на плечо.
– По машинам! – понеслось по колонне.
Люди запрыгивали в КамАЗы, колонна тронулась. Белосельцев остался стоять, держась за крышу кабины. Евфрат блестел на перекатах, и хотелось оказаться возле реки, окунуть руки в солнечную прохладную воду, омыть воспаленное от ядовитой пыли лицо.
Белосельцев не глазами, а лбом, переносицей, темной складкой, разделявшей брови, почувствовал, как надвинулась и стала приближаться прозрачная мгла. Казалось, померкло солнце и река потускнела. Из этой мглы, из волны тревоги и страха появились над рекой два вертолета. Это были «Апачи». Прозрачно блестели винты, мерцали стекла кабин. Вертолеты на высоте прошли вдоль колонны к ее хвосту. Развернулись и, резко снижаясь, ринулись ее догонять. Черные клинья вырвались из-под винтов, и часть дороги с машинами была срыта взрывами, словно скребком соскоблили с нее тойоты и хвостовой КамАЗ. Тот подпрыгнул на всех колесах, продержался в воздухе, опираясь на красные взрывы, а потом, несколько раз перевертываясь, вылетел на обочину и горел. Из него выпадали люди, одни бежали, другие оставались лежать, третьи уродливо, как черепахи, ползли, загребая руками и ногами.
Другие два вертолета пошли в лоб колонне. Передняя тойота ударила по ним из пулемета, но черные клювы вонзились в дорогу, и головные тойоты были сметены взрывами, а передний КамАЗ горел. Потерял управление, слепо лез на холм, остановился на вершине и горел.
Первая вертолетная пара вернулась, покрыла дорогу бурлящими взрывами, долбила пулеметами, совершая крутые виражи. Настигала убегающих в степь бойцов и расстреливала.
Белосельцев оставался стоять в кузове, ожидая, когда волна взрывов накроет КамАЗ и он исчезнет среди треска железа.
Говоруха с красной дыркой в голове лежал на тюфяке. Пила соскочил на землю и, закрыв затылок руками, бежал от дороги. Лютый от живота бил из ручного пулемета в удалявшийся вертолет. Отбросил пулемет, перемахнув через борт.
