Нет, он не был агентом на жаловании — британская разведка была стеснена, скажем так в средствах, и агентов на жаловании было очень мало. Но вот патриотов — в Британии хватало. Его отношения с разведкой строились на принципе оказания друг другу услуг. Например, он никогда не имел проблем с тем, чтобы пристроить материал, напечататься, ему всегда давали визу, в горячих точках советовали с кем встретиться, иногда давали добытый материал — не секретный, конечно. В свою очередь он, по просьбе британской разведки — встречался с людьми, брал у них интервью, задавая вопросы, которые его просили задать. Девяносто процентов информации, которую требовалось собрать — была легальной или полулегальной и для ее сбора совершенно необязательно было подставлять оперативников, работающих в стране и тем более нелегальную сеть. Что может быть объяснимее чем журналист, делающий репортаж или берущий у человека интервью — это ведь и есть его работа, верно? Попасться можно было, только если тебя поймали в закрытом городе, куда иностранцам допуска нет или при фотографировании, скажем, секретного объекта. Но и тогда — по молчаливому соглашению людей, попавшихся на таких делах арестовывали, только если они принадлежали к оперативному составу. С журналистами не связывались и просто предлагали покинуть страну. Так что — с этой точки зрения Хакли ничего не грозило.
Сегодня утром — британский журналист Роберт Хакли оставил свою Вольво-240 (купил подержанную в Финляндии, нам ней же и въехал в страну) в одном из тихих московских двориков. Осмотрелся — с одной стороны было здание представительства афганской государственной авиакомпании Ариана, дальше — вроде как небольшая мечеть. Насвистывая, он двинулся вглубь дворов, мимолетом подумал, что Москва единственный известный ему крупный город, где можно просто вот так ходить по дворам. В Англии могли избить, а в Нью-Йорке и вовсе приставить пушку или просто воткнуть нож в печень.
Своего контактера — он увидел сразу. По непрофессиональному поведению. Он стоял у небольшого Москвича — фургона, на которых развозили небольшие партии промышленных товаров и как то заполошно смотрел по сторонам. Баба Яга в тылу врага, не иначе.
— Здравствуйте — сказал он по-русски, подойдя к Москвичу.
На человеке, его встречавшем был засаленный синий халат, очки и какая-то кепка.
— Вы кто? — спросил он.
— Вы Михаил? Ирэна рассказывала про вас.
Ирэна была полькой, тоже журналисткой, отучившейся в МГУ в Москве и оставшейся здесь жить. Она отличалась красотой, неразборчивостью в сексе и звериной антирусской ненавистью. Хакли, который спал с ней какое-то время и сохранил хорошие отношения не понимал — зачем она живет здесь, если так ненавидит русских? Почему бы ей не вернуться на родину?
Но что в Ирэне было хорошо — она имела выходы на всех инакомыслящих, которые жили в Москве. Даже после массовых арестов — источников у нее оставалось достаточно.
— Это… документы!
Русский смотрел с каким-то жалким вызовом.
Англичанин достал аккредитационную карточку. Показал диктофон в легкой сумке.
— Это диктофон. Как думаете, зачем я его ношу?
Русский посмотрел на карточку. Было видно, что он ничего не понял, возможно — даже английский не знает.
— Итак, мы едем или я ухожу?
Русский вернул карточку.
— Садитесь.
В машине было тесною Сам автолюбитель, Хакли оценил русского чрезвычайно низко — было видно, что ему плевать на машину. Тут какие-то провода торчат. Там грязная тряпка валяется…
Они выехали на какую-то улицу. Дорога была неровной.
— Куда мы едем?
— Тут недалеко — неопределенно ответил русский.
Они проехали меньше мили, потом русский свернул во дворы. Подогнал машину задов к какому-то магазину. Принялся ругаться в какой-то толстой теткой в засаленном халате с выражением надсмотрщицы ГУЛАГа на раскормленном лице. На англичанина она взглянула с интересом, после чего тот счел необходимым сгинуть в глаз долой и сел обратно в машину.
Русский что-то выгрузил, сильно хлопнул дверью, вернулся в машину.
— Вот видите! — пожаловался он — и так каждый день! Видите мои руки?!
— Я думал мы едем к друзьям.
— Сейчас… еще пара магазинов осталась. Заодно — увидим, не следит ли кто.
Англичанин скептически посмотрел в зеркало заднего вида. Внутрисалонное не показывало ничего кроме кузова, а внешние — русские сэкономили — установили так, что было ничего не видно. Так что возможности обнаружения слежки были более чем сомнительными.
— Это долго?
— Да нет, недалеко. Потом поедем. А вы правда англичанин?
Хакли — поражало какое-то наивное восхищение русских иностранцами. Как колониальные народы, право слово, причем в самом начале колонизации. Хакли, как истинный англичанин относился к примитивным народам с пренебрежением и легким презрением. Фокус в том, что русские в его глазах не были неполноценными.
— Да. Впрочем, мой дедушка был индусом.
— Да? А вы напишете про нас? Про то, что у нас нет свободы слова.
— А как вы думаете, чем я собираюсь заняться?
— Да? Тогда напишите про меня! Я кандидат филологических наук! Я автор нескольких научных работ. Но стоило мне только высказаться против политики нашей партии — меня выперли из издательства. И посадили в тюрьму!
— Вы сидели в тюрьме?
— Да, да! У нас неработающих людей сажают в тюрьму, вы знаете об этом?
— Что-то слышал…
— Это ужасно!
Еще бы… У нас Мэгги поступает проще — у нас неработающие люди просто подыхают с голоду.
[73]
— А после того, как меня выпустили — мне не дали работать по специальности. И теперь я вынужден водить машину! Вы представляете?!
Хакли промолчал.
— А у вас в Англии не так да? У вас свобода слова, да?
Хакли снова не ответил.
— Я мечтаю переехать в Англию. Ну или в Америку… — мечтательно проговорил водитель.
Ну и придурок. У нас безработица такая, что ты был бы рад любой работе. Хоть туалеты убирать…
— Как ваше имя?
— Михаил Исаакович! Михаил Исаакович Бурштейн!
На самом деле Михаил Исакович Бурштейн, диссидент и антисоветчик, кратко излагая свою биографию, кое о чем умолчал. Например, о том, что он был не согласен не со всей политикой Коммунистической партии в целом — а с отдельной ее частью в виде ограничения продажи горячительных напитков. Потому что зарплаты СНСа
[74] на спекулятивную водку не хватало, а переходить на трезвый образ жизни ну никак не хотелось. В знак протеста против этой бесчеловечной политики Михаил Исакович купил шкалик денатурата у университетского сторожа и выпил, после чего был доставлен в больницу с тяжелым отравлением. А уже из больницы — его перевели в ЛТП, где он лечился от алкоголизма три месяца. После чего он два месяца отмечал освобождение из ЛТП и даже писал в стол какую-то нетленку
[75], пока участковый не заставил его найти работу, угрожая посадить за тунеядство. Да еще супруга весьма прозрачно намекнула, что муж — это тот, кто деньги домой носит, а не тот, кто с утра до вечера валяется на диване в состоянии, варьирующемся от легкого подпитья до тяжелого опьянения. Вот такая вот трагическая, полная притеснений биография была у Михаила Исаковича Бурштейна.
