И он сидит с ним за одним столом…
— … так вот, мой дорогой друг… русские напрасно вас так быстро взяли. Если бы вы успели взорвать пару поездов метро — русские сами требовали бы от своего суда смертных приговоров… а я знаю, что в СССР есть смертная казнь, это наши придурки ее отменили из-за гуманности. А сейчас — тем людям, которых они взяли — русским по сути нечего им предъявить. Нет ничего серьезного. Они посидят несколько лет и выйдут. Часть сломается — но на это плевать, есть всегда отсев в таких делах, места заключения хорошо позволяют понять, кто есть кто. Но вот оставшиеся — выдут закаленными, несгибаемыми борцами, готовыми на все. Такими, какие нам и нужны. Такими, какие нужны вам — вашей Армении. Армения будет — друг мой — не сейчас, но через двадцать лет точно будет. И вы будете принимать меня в Ереване, как сейчас я принимаю вас в Бейруте…
— Только бы Ереван не был таким как Бейрут — глухо отозвался Бабаян.
Граф рассмеялся — искренне.
— И опять вы не правы. В вас слишком много русского, мой друг. Вы инстинктивно сострадаете. А так нельзя. Пора вам — немного приобщиться к старому доброму европейскому рационализму. Горнило новой нации, лоно, из которого она возникает на свет — это война, друг мой. Никто и никогда — не получал свободу миром. Ну, может, и получали — только ничем хорошим это не заканчивалось. И правильно, друг мой. Потому что то, что получено даром — никогда не ценится. Вспомните историю. Первая мировая война, катарсис Европы — как перекроилась карта, сколько наций получили свои государства, свою независимость. История Европы, современной Европы друг мой — идет именно отсюда, от Первой Мировой, от великой схватки народов, которую мы, французы выиграли так или иначе. Вторая мировая — это не более чем недоразумение, попытка одного бесноватого, помешанного на евреях ефрейтора переписать историю заново, объединить то, что объединить в принципе невозможно. Это безумие, от которого в Европе до сих пор остались следы — я говорю про народы, оторванные от европейской жизни безумием большевизма. Но попомните мои слова мой друг — не пройдет и пятнадцати лет от этого дня, когда мы сидим посреди Бейрута — и в Европе снова все изменится, и течение истории вернется в привычное русло. И для этого — снова понадобится кровь, друг мой, потому что ничего бесплатного не бывает. А история, друг мой, признает только одну монету для расплаты с ней — кровь.
— Зачем лить кровь? Можно договориться.
— Нет. Нельзя. Это будет вредно для вас же самих. Недопустимо вредно. Кровь — цена, которую вы заплатите за собственное государство. Пролитая кровь — вас сплотит, у вас появится пантеон героев, у вас появится то, что нужно будет защищать любой ценой, невзирая на жертвы. Посмотрите на палестинцев, их здесь много. Народ, не имеющий родины, но он сражается за нее и рано или поздно ее получит. И когда идиоты на политконференциях по мирному урегулированию спрашивают палестинцев — зачем вы льете кровь — право же, мне становится смешно. Они проливают кровь, друг мой, чтобы оставаться народом. Самим собой. Палестинцами.
Граф сложил салфетку. Щелкнул пальцами.
— Унесите. И подайте дижестив.
Бабаян смотрел в окно — а перед глазами плыли развалины, которые он видел час назад.
— Так что выше голову, друг мой — сказал граф — не сдавайтесь и выше голову. Пока русские не трогали вас — у вас было движение пустомель и болтословов. Сейчас — ну, не сейчас, а через десять лет — у вас будет боевая организация. Мы вам поможем. В нашей стране проживает немало армян, они все пожертвуют ради того чтобы через двадцать лет у вас была своя страна, свое государство. И мы еще выпьем армянского коньяка, которым не брезговал даже Генерал.
[137]
Подали дижестив.
— Попробуйте этот арманьяк. И выше голову, друг мой. Я понимаю, у вас небольшой народ и вам трудно смириться с тем, что нужно принести на алтарь жизни многих молодых людей, чтобы добиться победы. Но ничего не поделаешь, зато так вы состоитесь как государство и как нация. Завтра к вам приедет капитан Угоян, он армянин, хотя еще его дедушка жил в Париже. Очень опытный офицер, ваш новый куратор. Он поможет вам создать новую организацию наладить пути снабжения, организовать тренировочные лагеря. Я уже говорил с американцами — они помогут инструкторами и оружием, как помогали в Афганистане. Эй…
Бабаян обернулся. Граф подмигнул ему.
— До встречи в Ереване.
Западный Бейрут. Ночь на 22 августа 1988 года
Гагик Бабаян проснулся он от грохота. Такого, что содрогнулись стены. Ему показалось, что началось землетрясение…
Ливанцы в таких случаях первое что делают — это бросаются на пол, или к выходу пригнувшись. От любопытства здесь люди давно отучены. Бабаян, как советский человек — бросился к окну.
Как раз в этот момент острый, скошенный нос раскрашенного в пустынный, светло-желтый цвет БТР-152 ударил в угол дома, ломая кирпичную кладку и открывая ход вооруженному отряду боевиков, входящему в христианскую милицию Марада. Этот отряд — в силах милиции считался отрядом специального назначения — офицеры были обучены в спецшколе в Крыму, отряд был полностью вооружен советским оружием и в нем имелись сирийские советники. На фоне обычной для Бейрута бандитской вольницы — этот отряд представлял собой немалую силу. Чуть в стороне — стоял еще один БТР-152, на котором был установлен прожектор.
В комнату залетел Самвел, уже с автоматом в руках.
— Лежать!
Он оторвал советского журналиста от окна и бросил на пол. Прицелился — и дал длинную автоматную очередь в окно.
Прожектор погас — но вместо прожектора зачастил станковый пулемет, нащупывая стрелка. Пули в мгновение выломали остатки рамы. Злыми, красными шмелями они врывались в комнату, оставляя кратеры и дыры на стенах…
— Ползи!
Бабаян пополз к кровати, потому что там была его одежда.
— Ползи…
Было такое ощущение, что работает отбойный молоток. Было очень страшно.
Кровать была завалена цементной пылью и крошкой, то-то горело, потому что пахло дымом…
Хряснула дверь.
— Абу! Абу!
Да, Абу тоже был тут. Он успел переодеться в полувоенную форму, в руках у него был какой-то странный автомат, с большой насадкой на стволе, напоминающей реактивную гранату. За спиной — мешок, оттуда торчат хвостовики таких же гранат.
— Это ты, брат…
— Нет времени! Надо подбить бронемашину! Мы не сможем пройти.
— Как?!
— Прикрой меня.
Хватающий какие-то вещи Бабаян увидел — как оба армянина встали по обе стороны от окна, простреливаемого пулеметом. По какому-то, ведомому только одним им сигналу — один из армян вскочил и заорал, паля из автомата, а второй — приготовился.
