У синего Рено на дверце был маленький, трехцветный флажок Франции…
Расселись. Тронулись…
Дорога из аэропорта была полностью перекрыта блок-постами, усиленными бронетехникой, бронемашины были белыми, а солдаты с голубыми касками — но это мало чего значило, потому что бронетехника есть бронетехника, а солдаты есть солдаты. Дорога была сильно разбита минометными минами и добита гусеницами бронетехники, так что трясло как в лихорадке. Они ехали медленно, потому что солдаты пропускали в час по чайной ложке, плюс — дорога была перекрыта лежащими в шахматном порядке блоками и между ними приходилось аккуратно маневрировать. На гусеничном, похожем на коробку бронетранспортере — у пулемета был здоровенный негр в каске.
Их пропустили быстро, они прибавили скорость. Машины по-прежнему потряхивало, из пяти деревьев, которые когда-то были высажены здесь у дороги, четыре были сломаны как спички или обгорели, у обочин до сих пор валялись горелые машины. Сидевший рядом с водителем пассажир машины открыто держал на коленях короткий, уродливого вида автомат, и в лобовом стекле — на них надвигался Западный Бейрут, расстрелянный, но не сдающийся и башня Мюрр, видимая со всех частей города — поддерживала готовящийся рухнуть небесный свод.
— Куда мы едем? — спросил Бабаян.
Ему никто не ответил…
* * *
Проехав по улицам, забитым народом, с простреленными ракетными снарядами стенами и обвалившимися балконами — они въехали в распахнутые стальные ворота какого-то здания. Тут был бетонный забор, небольшой садик и даже фонтан, который не работал, а у людей, ее охранявших — были автоматы Калашникова. Бабаян подумал, что это КГБ — но сил бояться, и даже вообще что-то делать у него не было. Он просто плыл по течению судьбы…
У подъезда здания, на котором не было заметных следов боя — стоял черный Вольво-240, и сопровождавший его внедорожник неизвестной модели. У внедорожника — стояли вооруженные люди, на двоих даже были маски.
И Самвел и Абу сразу потерялись, они даже не вышли из машины. А Бабаяна — взяли в коробочку с двух сторон и проводили в двери здания. Бабаян еще не знал, что это не для того, чтобы арестовать его — просто боялись снайперов, способных выстрелить откуда угодно.
В двухэтажном здании — туда вела массивная, укрепленная сталью дверь — было прохладно, потому что там работали кондиционеры. Мебель была дорогая и со вкусом подобранная, на стенах не было следов от пуль — и если бы не люди с оружием, можно было бы подумать, что дело происходит где-нибудь в нормальной стране, где людей не убивают только за то, что подрезал на светофоре…
Пожилой, седоусый мужчина поднялся из кресла, сложил газету. Газета была французская, свежая, Фигаро и Бабаян успел заметить на первой ее странице нечто, напоминающее репортаж о перестрелке на парижской улице.
— Добрый день, месье Бабаян — сказал этот человек на хорошем английском — рад вас видеть лично. Как долетели?
* * *
— Как вы видите будущее своей организации, месье Бабаян?
Полковник французской армии, граф де Маранш даже здесь, в разгромленном войной Бейруте — старался жить как офицер и дворянин. Рыбу им подали на фарфоровых тарелках и перед тем, как ее есть — он тщательно повязал салфетку себе на грудь, а еще одну — расположил на коленях. По сравнению с ним — Бабаян чувствовал себя каким-то убогим, дикарем, попавшим в мир цивилизованных людей. Они тоже ловили и ели рыбу, но запекали ее в фольге на углях и ели с помощью рук и перочинного складного ножа.
— Какое может быть будущее? Мы разгромлены.
Граф сделал неопределенный жест вилкой.
— Отнюдь. Мне кажется, вы напрасно складываете руки, мой дорогой. Все только начинается…
— Десятки людей арестованы — горько сказал Бабаян — вам ли это не знать.
— Ерунда.
Граф отрезал очередной кусочек запеченной рыбы, тщательно прожевал ее и только потом продолжил.
— Мои коллеги из КГБ… сделали одну ошибку. Очень большую. Хотите знать, какую?
— И какую же?
За окном что-то громыхнуло — но граф даже не обернулся. Рыба не лезла в горло…
— Они… несколько поторопились. Надо было немного промариновать вас — граф плотоядно улыбнулся — дать вам и вашим людям совершить несколько терактов. Взорвать несколько бомб — в метро, в магазинах, во время первомайской демонстрации. Немного крови. И тогда знаете что?
Бабаян не ответил. Он сидел и смотрел на рыбу.
— Тогда русские аплодировали бы, если бы вас всех поставили к стенке. Это можно увидеть по британскому опыту. Когда в Ирландии начали стрелять — поначалу даже британские леваки симпатизировали ирландским сепаратистам, одобряли и поддерживали их. Да и в обществе — не было определенного, четкого представления о том, что с ними делать. В конце концов — ирландский вопрос стоит перед Британией почти столетие, и многие считают… точнее считали себя виноватыми… например, за то что в восемнадцатом году корабельная артиллерия открыла огонь по Дублину. Но знаете, когда поменялось общественное мнение?
Бабаян снова не ответил.
— Когда несколько бомб взорвалось в столице Британии, в самом Лондоне — граф наставительно поднял палец — это стало переломным моментом. Я в ту пору как раз возглавлял французские спецслужбы, и нам достоверно удалось установить, что в числе тех террористов, которые взрывали Лондон — были осведомители британских спецслужб. А это значит — что? А это значит то, что знали — но не предотвратили. И правильно сделали, мой друг, правильно сделали. Потому что обычный обыватель мягкосердечен, даже склонен к левизне, но все это только до той поры, пока опасность не будет грозить ему самому. Пока бомба не взорвется на автобусной остановке в его городе — и он не станет размышлять над тем, а что было бы, если бы на автобусной остановке был бы он сам или его ребенок. Вот тогда, мой дорогой друг, все меняется, и скромная овечка моментально превращается в тигра. О, да — можно сочувствовать борьбе каких-то там где-то там — но только до тех пор, пока эта борьба не приходит на порог твоего дома. Можно желать утопического равенства — но только до тех пор, пока не выяснится, что ради этого равенства придется чем-то пожертвовать лично тебе… а то и все отдать. И вот когда это выясняется — вот тогда то наш мирный, втайне сочувствующий коммунистам и левакам обыватель становится тигром, и он готов сам расстрелять тех террористов, которые осмелились прийти в его город и посягнуть на его налаженный маленький быт!
Граф говорил уверенно и страстно — и вдруг Бабаян понял, что — вот оно! Оно самое, то о чем предупреждали, и то во что никто не верил. Это человек, который настолько чужд, что с ним просто не может быть ничего общего. Этот человек смертельно опасен — самим фактом своего существования, потому что он хитер, умен и знает, как разбудить в человеке самое низменное, сыграть на самых темных струнах его души. Это фашист — не конкретно гитлеровец, но фашист. Человек, который знает, как взорвать и разрушить изнутри все, что угодно. Человек, который втайне ненавидит людей, но так как он один, а людей много — он научился управлять ими, манипулировать, сталкивать друг с другом. И сейчас — он пользуется этим смертельным умением легко и свободно, раскрывая перед сидящим с ним за столом человеком тайны бытия. Тайны греха. Тайны зла…
