Папа сумел засунуть его на «хлебное» место — в Париж. Причем не просто так — а на должность третьего секретаря посольства, читай — резидента КГБ в Париже. Там — Хвостиков нашел работающий аппарат, который оставил ему его предшественник, кадровый офицер разведки — и сделал самое умное, что он вообще делал в своей жизни — просто оставил его в покое. Между резидентом и аппаратом резидентуры было заключено негласное соглашение. Резидент — не вмешивается в деятельность резидентуры и прикрывает ее, как может, так же на нем — отписки в Москву
[132]. Резидентура в свою очередь занимается своим делом, а резидент — выезжает за счет успехов резидентуры. Так, довольно мирно они существовали уже два года, практически не соприкасаясь по служебной деятельности. Хвостиков во Франции обнаружил едва ли не лучшие во всем мире вина и перешел с водки на них, а содержатели небольших парижских кафе только головой качали, когда захмелевший иностранец на дикой смеси английского, французского и еще какого-то (русского мата, который во Франции никто не знал) заказывал у них целую бутылку дорогого вина и тут же ее выпивал — во Франции так было не принято, французы пили стаканчик-два. Падок он был и на доступных женщин, увы…
Пару раз он едва не попал. Французская контрразведка попыталась завербовать Хвостикова, подставив ему дорогую шлюху в Булонском лесу, куда Хвостиков ездил немного развеяться. Шлюха встретилась с ним пару раз — и сказала своему курирующему офицеру, что русский — полное дерьмо и ничтожество, как в постели, так и в жизни. Курирующий офицер попался мудрый, много повидавший, начинавший еще в Алжире… мало кто может оценить мужчину так, как женщина, которая с ним переспала. Он еще раз пригляделся к русскому — и написал справку о бесперспективности вербовки: таким образом, роман Хвостикова с французской разведкой закончился, не начавшись, а с Элен он встречался еще несколько раз, пока не надоело. Шлюха есть шлюха.
Это я про Элен.
От романа с американской разведкой, Хвостикова спасли подчиненные ему офицеры. У резидента были как раз денежные затруднения, а американцы потеряли всю разведсеть в СССР и бросались на любой более-менее подходящий объект с жадностью голодного карася. Начальник управления по борьбе с советской угрозой Берт Гербер отдал приказ вербовать все, что шевелится. Вербовка, которая должна была состояться в одном из кафе второго арондисмана Парижа — прервалась появлением сотрудников советской резидентуры. Извинившись перед американцами — те восприняли провал хладнокровно — сотрудники запихнули своего шефа в машину, отвезли домой, сунули под ледяной душ, а потом набили морду. Профилактика сработала — теперь Хвостиков чуждался американцев, равно как и они его…
В посольстве СССР шифрограмму промариновали еще пару часов, после чего она попала на стол Хвостикову. Тот только что приехал на работу — как и все парижане, он не утомлял себя работой по утрам, появлялся часам к десяти — и главной его мыслью было найти, чем опохмелиться…
На шифрограмме Хвостиков увидел привычное: Париж. Только резиденту. Выругавшись, полез за шифром в сейф…
С трудом расшифровав сообщение, Хвостиков несколько минут тупо сидел и смотрел на расплывающиеся перед глазами слова. Потом — поплелся к своим, озадачивать…
Рафаэль Рафакович, пожилой и мудрый татарин, фактически резидент в Париже (фактически — это по делам), которого все принимали за пье-нуа, француза из Алжира из лагерей беженцев под Марселем, но никак не за советского разведчика — прочитав расшифрованную шифрограмму, присвистнул, перебросил ее на другой стол.
— Дима! Глянь, ты у нас культурой занимаешься…
Еще один сотрудник резидентуры, который пока еще был на месте — вгляделся в шифровку, выругался…
— Этого только не хватало…
— Ты чем сейчас занят…
— Да, Тоской…
Тоска — не тоскА а тОска — такая была кличка, временно присвоенная сотрудниками резидентуры известному советскому театральному режиссеру, критику и диссиденту, прибывшему в Париж для выступления на какой-то конференции. Приказ вести по нему работу в Париже пришел из Второго главного управления КГБ, особое внимание предлагалось обратить на контакты этого диссидента с установленными сотрудниками французской, британской или американской разведки. Резидентура добросовестно взялась отрабатывать этого критика — но пока, все подозрительные контакты с иностранцами сводились к контактам на кладбище Пер-Лашез, на которое диссидент заходил с большой охотой
[133]. Поклониться могиле Эдит Пиаф, ага.
Как потом оказалось — никакой оперативной необходимости в слежке за режиссером не было, а сотрудник ВГУ, давший такое указание был армянином.
— Черт…
— Что-то не так? — тревожно спросил Хвостиков. Оперативной обстановкой он не владел совершенно, даже в редкие минуты трезвости.
— Да все не так… раздраженно сказал Рафаэль Рафакович — это армянин и он всегда здесь на виду. Могут быть проблемы…
— Какие проблемы? — не понял Хвостиков.
Офицеры переглянулись…
Было стыдно жить во Франции и не знать о том, какое огромное значение во французской жизни играет армянская община. Армян во Франции около восьмисот тысяч, это крупнейшая после американской зарубежная армянская диаспора. Армяне играли значительную роль в культурной — тот же Шарль Азнавур, знаменитый певец, политической и криминальной жизни во Франции. На юге страны, в Марселе — этнические армянские криминальные группировки по своей мощи ничуть не уступали местным и корсиканским бандитам. А с середины семидесятых, с начала дестабилизации обстановки в Ливане, еще одном месте где проживало много армян — во Франции появились террористические ячейки АСАЛА, армянской секретной армии освобождения…
— Где он живет? — спросил Рафаэль Рафакович.
— Сейчас… — Дима выскочил за дверь. Все советские граждане, прибывшие в иностранное государство, должны оставлять информацию о месте своего пребывания в посольстве.
— Что будем делать?
— Что-что… Сейчас установим, потом последим немного. При случае возьмем…
Хвостиков задумался. В последнее время он пил намного больше, чем обычно и тому были причины. В Москве сменилась власть. В КГБ власть тоже сменилась, и власть эта — Хвостикову совсем не нравилось. Совсем недавно ему позвонил Дима Ковтун, он тоже закончил МИМО и подвизался в Вашингтоне. Ты и я одной крови, можно сказать. Позвонил он из Москвы, хотя ему год еще оставался. Из Вашингтона его вышибли — приехала комиссия и такой раскардаш устроила! Одиннадцать человек отослали обратно в Москву. Причем самого Ковтуна — с весьма угрюмой формулировкой — «за бытовое разложение
[134]», что почти исключало возможность нового заграничного вояжа. Уже привыкший к Америке Ковтун в Москве продолжил разлагаться с удвоенной силой и во время одного из таких возлияний — позвонил Хвостикову. Павел Леонидович из пьяных рыданий своего друга уловил самое главное — кресло трясется и под его задницей. Потому что он и сам — давно был таким же алкоголиком как Ковтун.
