— Слышь… — Толик Верблюд цыкнул на землю — жируют, падлы… Братва у хозяина грева не видит, а эти хрусты на тачки тратят…
Толик имел пока одну ходку, но по солидной статье, за разбойное нападение. Так что право авторитетного голоса имел.
— Да… — поддакнул Дима Шкет — совсем оборзели. Отобрать бы у них эту тачку, и на командировку, в Белый Лебедь. Вот где пусть крутизну свою показывают.
В отличие от своего авторитетного соседа — Дима Шкет имел две ходки. Но первая была по малолетке за хулиганство, статью эту воры считали позорной, а во время второй ходки Джима повел себя не совсем правильно. И хоть его не опустили — но все знали, что Дима — стукач. В Белом Лебеде — ему и вовсе бы светила роль разве что пидора… так что за свое высказывание он получил подзатыльник и умолк.
Машина остановилась… в пассажирской дверце сверкнул фонарь… а потом машина начала поворачивать, поворачивать на дорожку, ведущую к их дому…
— Тю… к нам катят. Их кто знает?
— Не…
— Заглохли все. Базарить я буду — подвел итог Верблюд…
Никто не поспорил с этим.
Тачка — тем временем припарковалась и из нее вышли двое. И вроде как не заперли машину… что было либо фраерской глупостью либо вызовом. Дело в том, что оставлять здесь незапертую машину… да еще и с магнитолой — значит лишиться либо магнитолы, либо машины. Ну… могли еще шины снять, лобовое — ни того ни другого было не достать, платили хорошо, а номеров на шинах нет, к машине не приложишь. Но бывали и такие случаи — когда машины не запирали, чтобы показать — что ее авторитет хозяина защищает. И тронуть такую машину было чревато — потом проблем с этим не оберешься…
Играла музыка. Верблюд прислушался, но не узнал слов. Какие-то незнакомые слова, не такие как на дискочах играют.
Приехавшие в машине люди — шли к подъезду. Их было двое. И по виду — они были молодыми и фраеристыми. Тюрьма учит определять людей с одного взгляда, с одного слова — и Верблюд понял что эти — не сидели.
Тогда кто они такие?
Двое подошли ближе.
— Здравствуйте — поздоровался один из них.
Как последний лох.
Полагалось сказать «Здравствуй, здравствуй, х… мордастый», а потом лепить предъяву или молча гасить. Но что-то помешало Верблюду это сделать.
Вместо этого — он сунул в рот беломорину, щелкнул зажигалкой — исключительно, чтобы увидеть лица подошедших. У подъезда должно было быть освещение — но его конечно же не было, в этом районе было бы странно, если бы было по иному. Неверный свет зажигалки — высветил худое, белое как мел, напряженное лицо подошедшего. Были видны и глаза, и от выражения глаз — Верблюду стало не по себе.
Трекнутый
[112] — пронеслось в мозгу.
Повод нервничать был — в городе и области действовал маньяк, причем безнаказанно действовал уже больше десяти лет
[113]. Менты оттого зверели, а опасаться приходилось всем — хоть он только детей и баб валил, но упасти Господи, такому на дороге попадешься. Этот — вряд ли маньяк, но все равно… неладно тут что-то.
— Чо надо? — грубо спросил Верблюд.
— Агапетян тут живет? Жанна Агапетян.
Мусор? Молодой больно…
— Не знаю такую… — отвечать на любые вопросы здесь считалось «западло»
Неизвестные — перебросились на языке, из которого он ничего не понял, но это был тот же самый язык, как и тот, что в песне, играющей на весь двор из магнитофона.
Тот, что стоял впереди — порылся в кармане и что-то протянул сидящему на корточках Верблюду — кстати, из этой позиции пырнуть стоящего ножом в артерию очень даже просто. Верблюд зажег зажигалку — это оказалась купюра. Пятерка.
Это был косяк. И серьезный. Здесь нельзя было давать кому-то деньги, нельзя было показывать свою слабость, нельзя было жалеть, это было поводом для нападения. Но в свете зажигалки Верблюд увидел не только купюру. Тот, что стоял впереди — нервно тискал что-то в кармане, а тот, что стоял чуть позади — передвинул какой-то предмет под курткой. И Верблюд понял, что и у того, и у другого — волыны. А это уже серьезно…
— Шкет. Агапетян… слышал такую…
Шкет жил в этом подъезде.
— Жанка что ли? Она на четвертом живет, на среднем стояке. А чо?
Тяжелое молчание. Двое — Верблюд видел, что они очень молоды, хорошо, если двадцать пять есть — молча прошли мимо уголовников к двери подъезда. И уголовники — ничего не попытались предпринять…
— Слышь, братва… — озадаченно протянул Шкет — а чо это они?
— Через плечо! — бросил Верблюд — ноги!
Уголовники подхватились, и как крысы шмыгнули в темноту…
* * *
Двое молодых людей — не спеша поднялись на четвертый этаж. Лестница здесь была грязная, убогая, заплеванная, испещренная житейскими мудростями и сожалениями типа «Наташка сука. Мне не дала». Ни одному, ни другому — до этого не было никакого дела. Жить — они здесь не собирались…
На четвертом этаже свет не горел — лампочки не было — но на третьем она была, и этого было достаточно. Один из молодых людей — взвел курок пистолета ТТ — он знал, что делать это надо в самый последний момент, с ТТ велик риск случайного выстрела. Второй — снял с предохранителя двуствольный обрез. Первый — протянул руку и нажал кнопку звонка.
Звонка не было — зато откуда-то сверху — вывалилась и покатилась парням под ноги странного вида граната, у которой верхняя часть была белой, а нижняя черной…
Заря…
В тесном пространстве подъезда хрущобы — взрыв гранаты прогремел как пушечный залп, со звоном полетели стекла, вспышка была нестерпимой и заставила одного из бандитов выронить обрез. Справа — пинком открылась дверь квартиры, и на площадку вихрем вырвались двое, с пистолетами Стечкина.
— На пол! На пол!!!
Тот, кто не выронил еще пистолет — получил жестокий удар поддых, пистолет грохнулся на пол и лишь каким-то чудом не выстрелил — взведенный ТТ обычно в таком случае стреляет. Снизу — тоже поднималась группа захвата, эти уже с короткоствольными автоматами.
— Упаковали!
Открывались двери.
— Ходют, громыхают…
— Нишкни мамаша… — сказал один из бойцов.
Этот язык был аборигенам понятен. Дверь закрылась.
— Куда их?
— Давай, в адрес…
Один их бойцов постучал в дверь. Ему открыл один из оперов, прибывших из Москвы — в костюмчике, но взгляд настороженный, Макаров в руке, палец у спуска.
— Ну?
— Свинтили. Без потерь. Куда их?
