– Чего-чего?
– Чтобы мы все за это отвечали?
– За шо «за это»? – нахмурился Кузьма. – Ты вроде раньше не спорил.
– Ну, знаешь, меня до этого никто и не спрашивал. А теперь, когда мы уже по уши в говне…
– В каком это говне? Паша, он о чём?
– Ссыт, – коротко пояснил тот. – Боится, что кавказцы его за что-нибудь прихватят, ну или менты.
– Почему? – с искренним недоумением спросил Кузьма. – Я же тебе говорил. Я, когда надо будет, всю ответственность возьму на себя. Я уже договорился обо всём. Порядок будет наш тут, они меня поддерживают. Все меня поддерживают.
Пётр ничего не ответил, отвёл взгляд в сторону.
– Что это? Я не понял, Петя.
– За семью тревожится, – подсказал Павел.
– Да, беспокоюсь! Ты тут устраиваешь беспредел! – Пётр треснул кулаком по столу. – А у меня жена, дети! Зачем мы их побили? Думаешь, так просто нам спустят это?
– Я устраиваю беспредел, говоришь?! Я порядок навожу! В родном посёлке, где всё просрали! Я уезжал – было цветущее место, а сейчас?! Устроили базар на набережной, грязь, мусор, черти, цыгане, вот ещё и… художники какие-то, оказывается, срам рисуют, – он неуверенно скосился на Егора, и тот активно закивал. – Я уже боюсь по улице ходить, – Кузьма вдруг расхохотался. – Что следующее увидаю!
– Увидает он… – мрачно передразнил Пётр.
– Слушай меня: никто не держит, – Кузьма поднялся, надвинувшись на него исполинской фигурой.
– Ты вот щас щемить его начнёшь. Кому от этого польза? – спросил Пётр, оставаясь на месте. – Тут чего, музеи что ли есть, где его картины висят? Не наше ведь дело. Он же из Москвы, пусть они с ним и разбираются.
– Много они разберутся. Там же одни пи*****ы, – гнул свою линию Егор.
Кузьма снисходительно улыбнулся, мотая головой в его сторону.
– Видишь? – спросил он, возвращаясь обратно за стол.
– Короче. Мне работать надо. Народ от меня и так шарахается. Теперь все боятся, что мы скоро стрелять начнём! Они, кстати, все знают, что ты привёз, – он раздражённо повернулся к Никите. Тот развёл руками. – Так что я пошёл.
– Рано ещё, мы не договорились. Будем голосовать сначала.
– Я пошёл таксовать, – Пётр поднялся.
– Ты сядешь и будешь голосовать, – холодно сказал Павел, и все замолчали. Бывший полицейский не поднял голоса и не прикоснулся к оружию, но угроза была очевидна, и Пётр сел на место.
– Посиди, – посоветовал Никита запоздало. – Сейчас посоветуемся и пойдём.
Но мрачную атмосферу уже было не развеять добродушием. Все, кроме Петра, проголосовали за то, что с художником надо «потолковать», а на картины «посмотреть». Несмотря на нейтральную формулировку, каждый почувствовал угрозу. Егор ликовал.
– Ну что, сейчас пойдём к нему? – спросил он.
Теперь, когда решение было принято, Кузьма не волновался. Он почесал щетину, потом взглянул на часы.
– Можно завтра, – сказал он. – А есть примеры его картин? Не твои фотки, а настоящие.
– Он что-то продаёт на набережной.
– Вот с этого начнём. Завтра. Отвезёшь нас завтра, Петь? Мне бы машину мужикам в ремонт сдать. Совсем стучит уже, подвеска… А потом таксовать поедешь.
Пётр молчал, опустив взгляд в пол.
– Ты не злись на нас. Но знаешь, мы тут общим делом связаны. Надо держаться друг за друга, понимаешь?
– Понимаю.
– Ты же помнишь, – уже направляясь к выходу, продолжил Кузьма, – что у нас одна надежда: друг на друга? Мы не можем тут разборки сами с собой начинать, понимаешь? Это пусть гражданские расколотые будут, а у нас каждый за другого как за брата.
Вечером Кузьма опять не знал, заходить ли в дом. Упорно названивала Катя. Его стали раздражать её дурацкие вопросы. К тому же в последнюю их встречу явилась разодетая и раскрашенная как шлюха, и весь их разговор он чувствовал, как кровь злобно стучит в висках и между ног, требуя выхода.
– Пап, ты будешь кушать? – спросила Полина. Она прокралась бесшумно, и её голос заставил Кузьму вздрогнуть.
– Может, буду, – отозвался он, поднявшись. Он посмотрел на неё, спрятанную в серость сумерек, и со вздохом заметил, что она снова прячет глаза и отводит их куда угодно, лишь бы не видеть его.
– Приходи, – тихо сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Полина.
– Да?
– Всё в порядке? – девушка молчала. – Говори, меня можешь не бояться.
– Да? – удивлённо переспросила она, потом словно спохватилась и поспешила добавить: – Я не боюсь, но тут…
– Что? Расскажи мне, дочка.
– Тут, – она выдохнула и, набравшись мужества, сказала: – Тут кто-то приезжал днём, сидел в машине и смотрел на дом…
– Кто? Ты их знаешь?
– Я не… я не уверена…
– Говори! Не бойся… – Кузьма почувствовал, что закипает, но решил быть терпеливым до конца.
– По-моему, это хозяин ресторана был, Юнус… Ты его не знаешь, может быть. Он, пока тебя не было, заезжал к маме, что-то продавал ей тут или… я не знаю, в общем, чего он ездил.
Кузьма тяжело вздохнул, поглядел на костяшку, разбитую в драке.
– Ладно, иди в дом, дрожишь вон, холодно. Я скоро приду. Буду ужинать.
Полина поспешила убежать, так и не взглянув ему в глаза. Кузьма почувствовал себя ещё более отдалившимся от неё. Ещё немного, и её никогда не будет рядом. Стоило ли ради этого возвращаться?
На следующий день они сели в машину Петра и отправились в центр посёлка. Неприметную девятку хорошо знали и охотно давали ей дорогу на перекрёстках и даже пешеходных переходах, люди спешили убраться оттуда, где появлялся Кузьма.
– Вон его палатка, – сказал Егор, когда они вышли на набережную.
– А где он сам? Этот, что ли?
– Нет, этого он нанимает их продавать, а сам он старый типа уже, сидит дома.
У палатки вертелся какой-то щуплый парнишка, которого Кузьма смутно припоминал.
– Ты чей? – спросил он.
– Пахомов я, Олег, дядя Кузьма, не помните? – тот весело улыбнулся, приглаживая развеянные ветром волосы.
– А, Пахомов! Виталия сын, что ли?
– Ну да!
– Не узнал. Подрос ты. Помню, под стол пешком недавно ходил.
– Ну, это когда было, – смутился подросток.
– Ладно. Почём тут эти твои художества?
– Ну, эти вот по пять тыщ, эти по семь, тут вон по десять и дороже есть.
– По десять?! – Егор присвистнул.
Кузьма зашёл в палатку и осмотрелся. Картин было немного. В основном на них были изображены полуобнажённые молодые люди, стоявшие растерянно посреди стихии: тут были и юноши, столпившиеся на одинокой скале, на которую надвигается шторм, и молодые космонавты (тоже, впрочем, почти голые), сошедшие с космического корабля на горящей планете, и двое венчающихся (над ними стоял полностью облачённый священник, совершавший таинство), вокруг которых бушует война.
