– Да, Кузьма, ты чего? – спросил у Кузьмы старший с улыбкой, встал, наклонил голову, как бы выражая почтение.
– Вот поинтересоваться пришёл, – задумчиво ответил тот. – Скажи, кто вам разрешил ленточками сегодня торговать?
– Ленточками? – мужчина слабо усмехнулся, обводя свою компанию глазами. Кое-кто стал подниматься, и тогда Никита, сделав размашистый шаг, посадил первого встающего обратно на стул. Тот вскочил, но Никита легко уклонился от удара и врезал протезом в челюсть. Ойкнув, мужчина уселся пятой точкой на землю. Повскакивали остальные, но драка ещё не разразилась.
Старший из группы кавказцев ещё пытался излучать миролюбие, хотя по глазам было видно, что его распирает гнев. Злобно улыбался в ответ и Кузьма.
– Ты мне не придуривайся, – отчеканил он. – Я видел. Деньги брали за ленты. Хотя они бесплатные.
– Мы не…
– Ох****ли?
– Что?
– Ох****ли, черти?! – взорвался вдруг Кузьма, и вокруг повисла тишина. Только ветер шелестел в траве, не живой и потому не испуганный командиром. Каждый услышал в его голосе предвестие смерти.
Молчание продлилось долго, и первым прервал его Борька, зарычавший на шелохнувшегося справа от Кузьмы мужчину. Тот что-то хотел достать из-за пазухи, и пёс ощетинился, показал клыки. Кузьма презрительно глянул на него и оттолкнул, продолжив обращаться к старшему.
– Вас кто звал сюда вообще? Вы откуда повылазили? Кто у вас главный? – стал он задавать безответные вопросы, напирая, вынуждая пятиться вставших. Ветераны, хоть их и было меньше, взяли шестерых в кольцо. Из ресторана вышло ещё трое, и теперь было девять против пятерых, но они чувствовали себя слабее.
– Кузьма Антонович, мы тоже тут живём, у нас документ есть, это наш ресторан, – миролюбиво стал объяснять кавказец, – зачем ты кричишь? Зачем вы бить нас пришли? Мы ничего не сделали. Если кто за деньги георгиевские ленточки продал, я с этим сам, лично разберусь, и Юнусу сообщу.
– Юнус у вас главный? – уже спокойнее уточнил Кузьма.
– Юнус Абдуллаевич, да, он главный. Это его ресторан, он решит этот вопрос. Я скажу, чтобы он вам позвонил.
– Ты чё перед ним прогибаешься, эй? – крикнул один из молодых, и тогда Кузьма выхватил его из скученной толпы, швырнул на асфальт, и когда тот стал подниматься, то встретил прямым ударом в челюсть, а затем схватил за шиворот и стал бить сильной правой рукой посреди молчания, пока все замерли. Голова парня превратилась в мясо и кровь, кожа сошла, обнажив на нижней челюсти зубы, и только тогда Кузьма перестал. Поражённые быстротой и жестокостью, остальные бездействовали в те секунды, что лицо исчезало под ударами, и только Борька залился неистовым лаем.
Потом, когда избитого оттащили в сторону, затмение прошло и, будто запоздавшая вспышка молнии, началась драка, но не все кавказцы бились – некоторые стояли как вкопанные, а один даже убежал. Борька бросился за ним, догнал, свалил на землю и долго в отдалённой тьме рвал одежду, мешая побегу, а потом вернулся к Кузьме на выручку, и его глаза были исполнены преданной готовности.
Драка закончилась. На выглаженных рубашках, брюках, чистых ещё поутру ботинках была кровь. Кузьма напоследок бросил:
– Вы через неделю все должны отсюда уехать, а ваш сраный ресторан закрывается и все ваши палатки, поняли?
Ответа не последовало.
Обратно Кузьма возвращался с Егором – им было по пути. Егор не давал ему покоя, зажжённый насилием, как спичка.
– Тут много чего грязного, Кузь! Много! Завёлся вот на окраине один пи****с! Давай его прищучим теперь? Давай? Рисует, видите ли, б**! Рисует других пи****сов!..
– Разберёмся, – тяжело выдохнул Кузьма. Он не был готов думать об этом сейчас и больше не слушал, хотя Егор не угомонился до самой минуты прощания.
Уже затемно Кузьма вернулся домой, упал под семидесятилетний тополь и просидел долгое время в подобии той усталости, которая падала на него после боя или завершения очередной задачи. Память сегодня упрямо сворачивала обратно в войну, и он не сильно противился, однако чувствовал неловкость за то, что живёт прошлым, тогда как в настоящем столько бед и забот есть у родного посёлка и у собственной семьи. Всё вокруг требовало починки, а он как будто уехал обратно на фронт.
Борька скулил рядом, но Кузьма долго не мог обратить на него внимание. Окна его дома источали обманчиво приветливый свет, слышались звуки жизни: радио, телевизор, льющаяся вода, скрипучий голос Петровича, звон посуды под тонкими осторожными ручками Полины, из окна кухни доносился запах наваристого бульона, который дочь щедро приправила для него. Но Кузьма всё сидел в тени старого дерева, связывавшего его с отцом, дедом, и прадедом, а может, и с другими людьми, которые предшествовали этому лживому времени.
Он поглядел в Борькины глаза и сказал:
– Не хотел я заставлять тебя этого делать, Борян… Не надо было. Но видишь: ты верный, ты сам пошёл за мной. Ты не был, но пошёл с нами.
Борька скулил меньше.
– Лапу тебе вывихнули, ублюдки, да? Потерпи, Боря, потерпи… Завтра поедем к доктору, подлечим тебя. Всё у нас будет хорошо, Борька… И тебе больше не надо с нами. Ты доказал, что ты верный, я знаю теперь. Эти не пойдут за мной, – он махнул в сторону дома и грустно улыбнулся, – а ты пошёл. Ты не был, но пошёл с нами, – задумчиво повторил он.
Борька уложил голову на его ноги. Рукам Кузьмы было привычно работать с оружием, но до сих пор он не свыкся с тем, чтобы гладить пёсью мохнатую спину.
Просидев так некоторое время, Кузьма зашёл в дом. На его одежде была засохшая кровь, о которой он давно забыл. Когда он появился на кухне, Полина встала и молча вышла, только коротко кивнув ему и не ответив на слова, не улыбнувшись. Петрович замялся было, что-то стал бормотать, но потом тоже набрался духу и ушёл, проговорив: «Не выспался что-то, устал…» Закрылись двери, стихли шаги, умолкло радио, умолк телевизор, не лилась вода, не кипел суп – стоял готовый в огромной кастрюле, – во всех окнах быстро погас свет, только кухня оставалась освещённой. Не притронувшись к еде, Кузьма вернулся во двор и продолжил сидеть с Борькой, который не покинул его.
Глава десятая
Утром десятого мая Стрельцов встретился с Катей в холле санатория. Он нашёл в аллее перед санаторием укромный закуток, куда, по наблюдениям, мало кто заглядывал, и пригласил её туда. В раннем часу, ещё сыром из-за ночного дождя и близости к морю, Катя выглядела свежей и юной, как невинная школьница. На ней была свободная блуза с большими чёрно-белыми квадратами, как огромные клетки шахматной доски, талию обнимал поясок с блестящими камнями, джинсы были узкие, классического цвета, а обута она была в чёрные туфли с маленьким треугольным каблуком – в такой обуви никто в Краю не ходил, и сочеталось всё это причудливо. Густые светлые кудри свободно лежали на плечах и спине. Стрельцов скрыл, что заметил, как она прихорошилась.
