– Снайпером.
– Ого. Неслабо, – с уважением проговорил дед. – И как служилось?
– Нормально. Просто работа, – ответил Стрельцов. Сначала он выдержал взгляд старика, но потом отвёл глаза в сторону. Делалось не по себе, когда приходилось рассказывать о том, что он сделал на войне. Ведь это, по сути, совершил другой человек: у него была форма без нашивок, позывной «Профессор», обвес, шифрованная рация, десятки бессонных ночей… – ничем подобным настоящий Артём Стрельцов никогда бы не занимался. Но попробуй объяснить это людям.
– «Просто работа»? – дед удивлённо посмотрел на него, нахмурился, но не стал расспрашивать. Выпили ещё. – А Кузьма, стало быть, вами командовал?
– Батальоном командовал Серов, а нашим отрядом – да, последние два года, командовал Кузьма.
– А почему только последние два?
– Ну как почему? – Стрельцов удивлённо посмотрел на старика. – Потому что до этого Митрич командовал, но его убило снарядом при штурме вокзала. А до Митрича – Юла, у него крыша однажды поехала от крови, а до Юлы, ещё в самом начале, – полковник Целелов, этого я не застал, я ведь позже Кузьмы прибыл. Целелов одним из первых Херсонский котёл прорвал – может, слышали по новостям?
– Не-а, – равнодушно сказал дед.
– Его потом вызвали на другую какую-то войну, он хорошо образованный, говорят, был – по военной специальности, так что, считай, повышение.
– Ничего себе. Много их сменилось.
– Ну так и от отряда под конец штурма ничего не осталось, – развёл руками Стрельцов. Ему казалось, что он объясняет какие-то совсем уж очевидные вещи. – Да и от всего батальона – дай Бог треть.
Снова зашуршала тень.
– Ты там подслушиваешь, что ли, Полина? – грозно спросил дед. – Извини, – сказал он Стрельцову.
Он поднялся и зашёл в коридор.
– Неприлично так себя вести. Выйди, поздоровайся. Папин сослуживец приехал. Настоящий, не как те.
– А кто там? Может, я их знаю.
– Вряд ли. Они из разных мест, но он тебя познакомит, я уверен.
Пришла Полина. Она слабо улыбнулась и поздоровалась с Артёмом.
– Извините, – сказала она, – было интересно послушать. Обычно я не слушаю, но вы интересно рассказали.
– Интересно? – Стрельцов растерялся. Он даже зачем-то встал из-за стола, и теперь все трое стояли, переглядываясь. Вдруг он заметил, что из темноты коридора на него смотрит Марина, и её глаза полны тревоги. – Простите, где у вас тут туалет? – спросил он.
Дед указал ему дверь, и Стрельцов поспешил туда.
– Марина, ты где? – начал спрашивать он, оставшись один, но она молчала и не появлялась. – Что не так с домом? Можешь объяснить, в конце концов?
Он долго ждал, но потом торчать в туалете стало неприлично. Пришлось вернуться. Дед изрядно опустошил бутылку и сидел захмелевший. Полины не было видно.
– А чем ты на гражданке занимаешься? – спросил Петрович пьяным голосом.
– До войны я санитаром работал. Сейчас вот деньги получу и пойду учиться на врача. Офтальмологом хочу быть.
– Солидно. Слушай, ты устал, наверное, с дороги? Давай у нас оставайся, Кузьма скоро приедет. Полно свободных комнат в доме, пойдём, покажу.
Дед устроил по дому и участку небольшую экскурсию, после чего оставил Стрельцова в комнате на втором этаже. Едва дверь закрылась, он забросил сумку с вещами в угол и выключил свет. Он ждал несколько минут, что Марина появится: обычно она выходила из тени, постепенно обретая плоть и запах, и некоторое время обнимала его крепко-крепко, как в тот последний час, проведённый вместе живыми, – чтобы напитаться силой и начать ходить и говорить. Но сегодня таинства не происходило.
– Где же ты? – обречённо спросил Стрельцов.
Он лёг на продавленную скрипучую кровать. В комнате было душно, пришлось встать и открыть окно. В ноздри ударил морской воздух, и Стрельцов понял, что не может лечь спать, не увидав моря. Слишком долго они ехали в раскалённом плацкарте. Он переоделся и спустился вниз. На весь этаж храпел дед, хлопала приоткрытая ставня в гостиной. Стрельцов вышел на улицу, обогнул участок. Он шёл на запах соли и шум волн и через некоторое время случайно наткнулся на тропинку, петлявшую меж кустов и сосен до обрыва, о подошву которого ударялась чёрная вода.
Стрельцов нашёл поваленное дерево. Он сел, наслаждаясь солёной прохладой. Было очень странно слышать то же самое море, которое сопровождало его всю службу, но при этом не считать удары своего сердца между выстрелами, не задерживать дыхание, чтобы прицелиться, не слышать голос Марины – своего наводчика. Так прошло много минут, пока он не услышал смешки и разговоры. Какие-то молодые люди были совсем неподалёку. Стрельцов почему-то ощутил неловкость, хотя ещё не понял, кто это, и юркнул в неосвещённое пространство за деревьями, чтобы тень проглотила его. Своим острым зрением он быстро нашёл источник шума и, присмотревшись, узнал Полину. Её обнимал какой-то белобрысый жилистый парень, но слов было не услышать – впрочем, и без этого он догадался, что молодые люди воркуют на языке влюблённых.
Стрельцов почувствовал неловкость, но не мог уйти. Немного живой, настоящей любви было рядом, и он наслаждался ею. Закрыл глаза, позволяя соединиться запахам ночи и влюблённых, шуму моря и голосам, которые ветер без злого умысла, играючи, рвал на части. Словно не было никакого Стрельцова-убийцы, Стрельцов-философ думал:
«Многое должно было сойтись, чтобы произведение стало совершенным. Но всё-таки пусть поспорят со мной, что любовь не является искусством. Посчитай сама: влюблённые должны быть красивыми, в их чувстве должно быть мало корысти и совсем не быть жадности, в их движениях друг к другу не должно быть злобы или зависти, но их секс должен быть звериным, хотя бы иногда, а лучше – часто. Они должны понимать друг друга, но не во всём соглашаться; они должны знать друг друга, но оставаться загадочными, странными; у них должно быть много общего и ещё больше разного. Но самое важное – любовь обитает в ином временном измерении. Для неё, по сути, нет «раньше» и «потом», нет «позавчера». Она есть, а потом – её нет. Люди удивляются, что любовь минула, но это они ушли, потеряли веру в неё. Это люди умерли или просто изменились, а любовь всё та же: царит, сияет, манит незнающих. Потому её и отождествляют с богом, что чувствуют вневременную природу, улавливают вечность, которой не должно быть, но которая есть благодаря ей. Кому-то везёт, и он с молодости до старости живёт в любви, кому-то везёт даже больше – он никогда с нею не сталкивается; наконец, большинство благословлены узнать её лишь на короткий срок за жизнь, а потом уйти дальше. Когда они потеряют её, то подумают, что это она «прошла». С некоторыми избранными она парит рядом всегда, чем-то похожая на музыку или бьющий из неведомого источника родник, и они черпают из неё, толком не понимая, как синтезируется их счастье: занимаясь музыкой, наукой или собственной семьёй. В конце концов, нас ждёт только смерть, нас ждёт наше «потом». Её ничего не ждёт, у неё нет будущего или прошлого, для неё, в общем, нет ничего невозможного. Посмотри хотя бы на себя, чтобы подтвердить это».
