– «Вся страна готовится к тридцатилетию Великой Победы», – начал чеканить следующую новость диктор. Леха для тети Зины больше не существовал.
Он вышел из комнаты.
– … мне вот огуречные маски помогают… – продолжала бесконечный разговор Ира, с хрустом откусывая яблоко. На Королева они не обращали никакого внимания.
Голод скрутил живот, а вместе с ним вернулось глухое раздражение.
– Пойду я домой, закрой за мной, – сказал Леха.
Ответом был быстрый кивок. Леха подхватил бутылку портвейна и пошел обуваться.
* * *
Было еще не поздно, но холод разогнал всех прохожих. Светофор на Победе показывал зеленый свет, очевидно, ветру, потому что никого на улице больше не было. В пустом сквере Калинина Леха еще раз подумал, что домой не хочет, и открыл бутылку. Портвейн был сладким и вязким, как сироп, глотать его было тяжело, а помногу – невозможно. Королев осилил половину, пустой желудок и усталость доделали остальное. Голова кружилась, он попытался выпить еще, но его передернуло, так что под языком потекли водянистые слюни. Он поставил бутылку на асфальт, покрытый тонким льдом, закурил и, легонько пнув стекло, стал смотреть, как из горлышка вытекает красная жидкость. Желтый фонарь заморгал, а потом погас, словно отказываясь смотреть на убийство. Со станции донеслось эхо состава.
Кроме дома, идти больше было некуда, и Леха, ни о чем не думая, старался растянуть эти несколько минут дороги. На противоположной стороне Свободы под чьими-то тяжелыми ботинками хрустела наледь. Королев наискосок перешел улицу, перерезав путь прохожему.
– Эй, мужик… – чуть растягивая гласные, начал Леха, встретившись с точно такими же нетрезвыми глазами.
Раньше, чем он успел договорить, тяжелый кулак врезался в лицо и смазался по скуле, оставляя после себя жар. Леха поскользнулся и, упав, ободрал ладони о наледь. Вставать ему не хотелось.
– Говно мелкое, – сплюнул мужик и, поняв, что продолжения не будет, пошел дальше с тем же хрустом.
Королев встал с ледяной земли, потрогал горящую щеку. В глаз не попал. Пьяная одурь быстро испарялась, стало вроде легче.
* * *
Леха собирался свернуть в свой двор, когда за спиной вспыхнули и погасли фары. Его окликнули из машины, но он не двинулся с места. Два раза за вечер по лицу получать не хотелось, но пацанская гордость мешала сбежать в подъезд. Королев закурил, хотя не хотелось, и проверил, нет ли под ногами льда. Из автомобиля вышел мужчина и двинулся к нему.
– Товарищ майор, вы че здесь делаете?
– Заходил к тебе домой, посмотреть, как ты живешь. Мать твою успокоил. – Взгляд милиционера скользнул по начавшей опухать скуле; майор вдохнул перегар и брезгливо поморщился. – Как вижу, зря.
– Зря, – кивнул Леха и впечатал окурок в стену родного дома, оставляя на желтой штукатурке запятую.
– Вот такой же след на заводском заборе я видел, в месте, где колючая проволока провисла, – с улыбкой сказал майор.
– Я один так в мире делаю? – как можно наглее ответил Королев, но внутри стало холодней, чем снаружи.
– Можешь не отпираться, не в допросной. Можешь мне вообще не отвечать, просто подумай: ограбление ведь легко прошло? И сейф, поди, открыт был, и дежурные не шухернулись? Сколько вам оставили платины? Полкило? Ага, а повесили на вас все шестнадцать. Отдай, что взяли, и сдай того, кто вам это присоветовал, – и я смогу дать тебе лет пять, а иначе пожизненное, дружок, а может, и расстрел. Поразмысли, сейчас можешь не отвечать. – Майор не смотрел на него, вместо этого жмурясь на свет желтого фонаря. Руки у Лехи вспотели, он спрятал их в карманы пальто, боясь, что и это не укроется от милиции. Майор развернулся и пошел к своему автомобилю, открыв дверцу, задержался и отчетливо произнес в тишине улицы: – Пойми, ты пока на свободе, потому что на хер никому не нужен.
Май. Безымянский рынок
Площадь Кирова светилась и гремела. Из невидимой за сотнями людей машины надрывались динамики. Яркое солнце, только что появившийся асфальт и громкая музыка против воли настраивали на праздник. Леха шел в первомайской колонне и, не сдерживаясь, смеялся. Толпа отражала его смех сотнями улыбок, и Королев махал им в ответ рукой, как космонавт, облетевший планету. Стоило заглянуть в лицо шагавшего рядом Игоря, как хохот снова начинал рваться наружу, передаваясь всей колонне.
Цыганков нес флаг с надписью «Мир» с видом бойца, решившегося на последнюю атаку. Альбертыч весь апрель угрожал ему дисциплинарным взысканием за отказ от участия в первомайской демонстрации и теперь был просто счастлив, что шутка удалась.
Колонна цеха с радостными лицами прошла по площади Кирова и свернула в тень огромного Дворца культуры. Игорь швырнул флаг в кузов грузовика и, выразительно сплюнув, закурил.
– А ты отказывался, Цыганков, – издевался Альбертыч. – Какой знаменосец из тебя вышел! Ты чего, Королев, смеялся так неприлично?
– Так ведь радостно от праздника, товарищ начальник, – в тон отвечал Леха.
– Значит, 9 Мая ты флаг от цеха понесешь. Дорогу молодым! – Альбертыч снисходительно похлопал Королева по плечу. – Ну, мужики, официальная часть закончена, можно перейти от трудов к отдыху, так сказать. В понедельник, 5 мая, жду вас в цеху свежими и отдохнувшими.
По ухмылкам рабочих было ясно, что выходные будут напряженными. Мужики расходились группами по трое, а кто-то выслушивал жестокие шутки в ответ на извинения про дачу.
– Идете, хулиганы? – окликнули мужики Леху и Игоря.
– Завтра Наташка возвращается, завтра и накачу, – сказал другу Королев. – Ты как?
– Я пойду. Припью немного.
– Расскажем ему?
– Посмотрим, – удаляясь, крикнул Цыганков.
Королев без сожаления посмотрел ему вслед. Встреча с милиционером все крутилась у него на языке, но Игорь в последнее время был мрачнее и раздражительнее обычного, и заговорить с ним никак не выходило. Постепенно детали разговора с майором забылись, осталась только постоянная беспричинная тревога, сильнее, чем раньше, но, в общем, уже привычная, как нехватка денег или зуд под ребрами.
У Люськи день рождения скоро, вспомнил Леха, и пошел дальше по Победе. В магазине канцтоваров было тихо и пахло по-особенному. Этот неизменный аромат бумаги, пленки на географических картах, чернил и всего вместе успокаивал и уносил в навсегда замершие на одном месте школьные годы.
– У вас тетради красивые есть? – спросил Королев у продавщицы, напоминавшей своей неподвижностью и остекленевшими глазами манекен.
– В клетку, в линейку?
– Мне сестренке младшей в подарок, – жалким и льстивым голосом взмолился Леха. – Она второклашка, любит всякие альбомы, тетрадки там.
Из подсобки выплыла вторая продавщица, умиленная просьбой.
– Вот, бери, смотри какая. – Она бережно достала из-под прилавка обычную тетрадь в картонной обложке и, выждав для эффекта несколько мгновений, открыла ее: под первой обложкой была такая же вторая. – Брак! Ни у кого такой тетради не будет!
