— А ведь он уже в третий раз возглавит это ведомство. Интересно, чего теперь нам от него ждать?
— Известно чего, Ваше Сиятельство, — отозвался Муравьев, с готовностью откладывая в сторону изящную вилку. — Интриг, происков и всякого иного злодейства.
— Это понятно, — кивнул Перовский. — Неясно вот только, где он теперь эти свои наклонности по отношению к нам проявит.
— Надо полагать, все там же. На отдаленном востоке. Даром, что ли, он всю эту кашу там заварил?
— Думаю, что недаром, — задумчиво согласился министр.
В том, как он отзывался на слова своего собеседника, оставалась какая-то незавершенность. Сановник то ли сомневался, то ли додумывал свою собственную мысль, касавшуюся Палмерстона и Англии.
— Очень похоже на шахматную игру, — в неожиданном ключе продолжил вдруг он. — Или лучше сказать: «The Great Game»
[77]… Вы знаете, мне давеча копию одного письма доставили, направлявшегося из Кабула в Бомбей, так они, оказывается, англичане-то, между собой именно так это и называют — «The Great Game».
— Что называют, Ваше Сиятельство? Шахматы?
В ответ Перовский непонимающе посмотрел на Муравьева, затем улыбнулся и покачал головой.
— Если бы шахматы, Николай Николаевич… Нет, там другое.
После этого, уже окончательно отложив приборы и отменив следующую перемену блюд, чем явно обескуражил едва вошедшего в аппетит Зарина, министр пустился в горячие и, по всей видимости, сильно задевавшие его самого рассуждения об этой самой «Большой Игре». Состояла она, по его мысли, в давнем соперничестве Англии с Россией за политическое и военное влияние на окраинах и дальних подступах к нашим границам. При этом англичане, как он утверждал, всегда действовали себе во вред. Желая как можно более стеснить русских в собственных их пределах, они пускались первыми в различные предприятия, что самым натуральным образом приводило к ответной реакции. И уже в результате этой реакции Российская империя все тверже укреплялась в своих рубежах, которые неизбежно расширялись.
— Ну как же им невдомек?! — восклицал граф Перовский, швыряя на стол салфетку. — Их же английский Ньютон объявил уж давным-давно, что всякому действию есть равное и противуположное противодействие. Ведь это наука. Что ж они головой-то об стенку бьются?
Вернувшись опять к образу шахмат, он подчеркнул, что англичане узурпировали игру белыми и потому всегда делают первый ход. В то время как неуклонное приумножение российских земель есть лишь последствие игры фигурами черными.
— Этак они, пожалуй, добьются, что мы до какой-нибудь Бразилии уже растопыримся! Вот ведь упрямый народ. Ведь ежели бы они в тридцать восьмом году не пошли из этой своей Индии на Афганистан, то и у нас на следующий год никакого Хивинского похода бы не было. И уж поверьте, господа, я знаю, о чем говорю. Походом этим не кто-нибудь, а брат мой командовал, Василий Алексеевич
[78]. Так вот, если бы не англичане со своим Шуджа-Шахом
[79] тогда, ни за какие коврижки брат с шеститысячным войском из Оренбурга зимой бы не двинулся. И вот это у них, изволите ли, называется «Большая игра»! Поиграть они любят у чужих пределов! А войско наше более тысячи человек в итоге недосчиталось. Цинга, холод, напасти! Еще и киргизы в самый тревожный момент разбежались. Не желаем, говорят, против единоверцев идти — и все тут. А нам, извините меня, каково?!
Далее граф перепрыгнул своей гневною мыслью на Кавказ, где, разумеется, тоже обнаружил пакостные проделки англичан. Припомнил дело со шхуной «Виксен», засланной в тридцать шестом году британскими адмиралами в Черное море с единственной целью — быть остановленной и задержанной русскими боевыми кораблями, дабы Парламент лондонский возымел основания оскорбиться и тут же поднять вопрос о законности пребывания Черкесии в составе Российской империи.
— И это при том, что они пушки везли! Восемь орудий. Да еще восемьсот пудов пороха к ним! На мирной посудине, прошу заметить.
У капитана шхуны, по мнению графа, имелся прямой приказ направить судно к порту Суджук-Кале, в районе которого крейсировал наш военный бриг «Аякс».
— А Карлу Васильевичу хоть бы хны! — накинулся он на министра иностранных дел. — Эти в самый карман уже лезут, а он об европейской мечте нам толкует. Носится со своей любовью к Австрии как с писаной торбой. Как будто не понимает, что для России в итоге где австрияк — там и англичанин. Эти-то между собой всегда найдут общий язык. Особливо когда против нас. Химера это, а не мечта! У нас одна только армия твердо знает, чем эта мечта грозит обернуться. Причем каждый день знает, да к тому же на своей собственной шкуре! А светлейший князь Чернышев, этот наш глубокоуважаемый Александр Иванович, вместо заботы об армии, коей главным командующим является, в одну дуду с дипломатами поет. Словно до офицеров и простых солдат ему дела нет. Вот вы мне скажите, Николай Николаевич, как человек армии далеко не чуждый: ну разве же я не прав?
Муравьев четко и быстро ответил, что Его Сиятельство, разумеется, прав и что за время службы на Кавказе ему самому не раз довелось быть свидетелем как английских проделок, так и невнятного поведения армейского руководства в ответ на оные. В пример он привел пакости, учиненные тем же самым Джеймсом Беллом, что командовал экипажем шхуны «Виксен», хотя ни моряком, ни купцом он, конечно же, не был, а являлся платным агентом Британии. После ареста шхуны русскими крейсерами этот Белл ничуть не утихомирился, но напротив — приложил все усилия к продолжению своей тайной деятельности. Уговаривал наиболее мирные племена выйти из мирного состояния, нашептывал про поддержку Турции, Англии, Папы Римского и еще пес знает кого, только бы горцы взялись наконец за оружие. Если бы прохвост был уверен, что имеет дело с полными дикарями, то наверняка посулил бы и капитальную помощь Царя Морского на том основании, что тот, разумеется, англоман и ненавидит русских, а пуще всего — их Черноморскую береговую линию
[80].
Единственно благодаря стараниям и усердию этого самого «шептуна», как с усмешкою назвал англичанина Муравьев, угодили они с Владимиром Николаевичем осенью тридцать девятого в переплет в Навагинском форте. По сведениям, полученным от дружественных горцев, Белл в особенности развернулся среди шапсугов
[81] и натухайцев
[82], которых подбивал своими нашептываниями к набегам на русские форты по всей линии, пообещав миллион рублей за голову ее командира генерала Раевского. При нападении в ту сентябрьскую ночь Белл собственноручно наводил горские пушки на стены Навагинского форта.
