— Извините, что не предупредил, — проговорил тот. — Очень хотелось вас удивить.
— Вы меня удивили.
Защищая ладонью глаза от чрезвычайно яркого света, Невельской осторожно приоткрыл их и, сколько было возможно, огляделся по сторонам. Внутри здание оказалось пустым и напоминало эллинг для строительства больших кораблей, хотя никакого свода над головой разглядеть он не смог. Стены уходили вверх и терялись где-то за той гранью, куда достигало газовое освещение.
— Мне говорили, что вы темпераментом горячи свыше всякой меры, — продолжал тем временем его спутник. — Вот я захотел сам убедиться — правду ли говорят. Жаль было упускать такую возможность. Признайтесь: вы не ожидали ничего подобного.
Невельской убрал ладонь ото лба и пожал плечами.
— А вы думали, что я от неожиданности на вас наброшусь?
Господин Семенов опять рассмеялся.
— Не всякий справится с гневом в такой ситуации. Особенно ежели наклонность имеется… Впрочем, идемте. Главное еще впереди.
Приступы ярости, на которые намекал господин Семенов, охватывали Невельского в самые неподходящие минуты, однако на службе и, вообще, во всех сферах его жизни, имевших какое бы то ни было общественное значение, он эту свою слабость искусно скрывал. Когда его подмывало задушить кого-то, а в корабельном и придворном быту такое случалось нередко, он осторожно брал этого человека за пуговицу сюртука и вращал ее пять раз в одну сторону и пять — в другую. Если пуговица оставалась на месте, никто и не замечал в этом особой странности, потому что главное было считать обороты. Пока Невельской их считал, дабы ненароком не сделать шесть или восемь (тогда пуговице точно пришел бы конец), ярость его отступала, и максимум, что от нее витало поблизости, — лишь небольшое желание двинуть кулаком собеседнику в челюсть, но с этим соблазном он уже мог совладать и сам. Будучи истинным, закоренелым и темным в своих порывах холериком, он умудрялся при помощи верчения пуговиц долгие годы сходить за умеренного сангвиника, и глубочайшие омуты, в которых клубилась тьма, не были заметны никому, кроме него одного. Впрочем, как только что выяснилось, его нынешний спутник о них все же знал. Более того — наводил о них справки.
— Полагаю, нам лучше подняться, — сказал господин Семенов, направляясь к дальней стене. — Раз уж мы с вами тут оказались, грех будет не воспользоваться моментом.
В каком ключе он собирался воспользоваться моментом и в чем именно этот момент состоял, господин Семенов не удосужился пояснить, поэтому Невельской молча наблюдал за ним, в ожидании пока это станет понятным само собой. Спутник его остановился там, где из голой стены выступали зачем-то метра на два с половиной перила, после чего обернулся и поманил его рукой.
— Ну же! — крикнул он, открывая небольшую дверцу в стене, напоминавшую дверь сейфа. — Поспешите, господин лейтенант. Наш друг скоро явится. А пока его нет, я вам кое-что покажу.
Невельской подошел ближе и разглядел за дверцей рычаг. Господин Семенов стоял, положив на него руку, и всем своим видом показывал, что сейчас произойдет нечто из ряда вон выходящее.
— Вы лучше за перила возьмитесь, — предупредил он. — Я понимаю, что к высоте вы привычны, однако мало ли что.
Он резко опустил рычаг, в стене зашипело, и часть пола у них под ногами пришла в движение. Оказалось, что они стоят на широкой платформе, с двух сторон огороженной высокими перилами, и платформа эта начала плавно подниматься вдоль отвесной стены.
— Ну как?! Впечатляет? — Лицо господина Семенова светилось неподдельной детской радостью. — Представьте, они уже и здесь паровую машину установили. Англичанину дай волю — он свой пар, пожалуй, и к нашим лаптям приладит, и выяснится, что сапоги-скороходы бывают не в одних только сказках… А? Каково, Геннадий Иванович?!
В полном восторге он указывал пальцем вниз — туда, где все дальше уходил от них прочный, обшитый дубовой доской пол ротонды, а Невельской, не выпуская из рук округлых балясин, осторожно заглядывал через край платформы, которая со своей третьей стороны не была защищена никакими перилами.
— Можно было бы, конечно, по лестнице взойти, — продолжал его спутник. — Но зачем? Когда еще на таком чуде выпадет прокатиться? Паровой лифт в городе! Это же надо было придумать! Не на шахте где-нибудь, а в самом что ни на есть центре Лондона. Американцы, говорят, гидравлический лифт изобрели, только пар, думается, все же надежней.
Искреннее восхищение господина Семенова по адресу британской инженерной и строительной мысли, легко уживавшееся в нем с таким же искренним раздражением по поводу всего, что касалось англичан вообще, было настолько узнаваемо русским сочетанием несочетаемого, что Невельской даже в этих обстоятельствах не смог удержаться от улыбки. Платформа у них под ногами звучно заскрипела, в стене продолжало шипеть, однако подъем проходил ровно, почти без рывков. За те полминуты с небольшим, что они двигались вверх, Невельского качнуло всего один раз, да и то безопасно — он инстинктивно держался подальше от края, время от времени касаясь плечом темной стены, медленно уползавшей вниз. Примерно в середине подъема они вошли в темную зону, куда не достигал свет газовых рожков снизу, но уже через пару мгновений платформа осветилась падавшим в этот огромный провал сиянием сверху.
Свечение с каждой секундой становилось все ярче, и наконец они прибыли в залитую утренним солнцем галерею, которая опоясывала по окружности всю ротонду. Галерея представляла собой крытые мостки с перилами, выступавшие над стенами ротонды на метр, а кое-где — полтора. Там, где мостки расширялись, на перилах были установлены большие подзорные трубы для более детального, очевидно, и подробного изучения городских окрестностей.
Сойдя с платформы, господин Семенов щедрым жестом обвел галерею, словно приглашал к столу угоститься, а затем с торжественным видом двинулся по ней вкруг ротонды.
— Вы присмотритесь получше, — с лукавым отчего-то видом обернулся он к своему спутнику. — Отсюда практически весь Лондон — как на ладони.
Невельской оперся локтями на перила и стал смотреть вниз. Вид с такой высоты действительно открывался великолепный. Небольшая облачность придавала ему слегка размытый характер, однако разглядеть почти все можно было, даже не прибегая к помощи подзорной трубы. На улицах уже появились кэбы, а продавцы зелени со своими грохочущими тележками, наоборот, исчезли. Звуки вообще не долетали на эту высоту. Из-за отсутствия ветра не было и того привычного для всякого моряка посвистывания, какое начинается, едва поднимешься по мачте выше первых от палубы рей. Птицы тоже по какой-то причине молчали.
Постояв так минуту или две, Невельской стал тяготиться этим безмолвием. Его охватило странное чувство, испытанное им однажды в детстве, когда он вошел на скотный двор и не услышал привычной коровьей жизни. Из-за эпидемии оспы скот было велено тогда в поместье забить, и тишина в опустевшем коровнике больше всего в тот момент рассказала ему о смерти. Звуки не то что исчезли — они застыли, окоченели как труп, но остались на тех же местах, где торжествовали при жизни. Точно так же неподвижны сейчас перед Невельским были и суда на Темзе. Ни одно из них не смещалось ни вдоль, ни поперек этой странной и как будто замерзшей реки. Да и сама река находилась явно не на своем месте. Она была слишком близко к парку. Впрочем, опустив глаза к подножию ротонды, Невельской никакого парка внизу не обнаружил.
