— Сэм, — увещевал меня Весельчак, когда я в категорической форме отказался от участия. — Да пойми ты! Тебе с маркизом разговаривать! Вот спросит он тебя — А что, молодой человек? Вы там сами были? А ты что? Замямлишь — нет, другие, я на камбузе кашку варил? Сэм! Ну сам посуди — несерьёзный разговор же получится!
В общем, совместными усилиями, применяя метод кнута и пряника, причём если первым было воздействие на мою совесть и командные чувства — Ты же член Братства, Сэм! Мы — одна банда, брат! То в роли позитивного мотиватора выступали клятвенные обещания понизить мой градус и повысить размер доли.
Так что спустя несколько часов я уже ковылял по хорошо знакомой броневой равнине Жнеца, направляясь к тросику, соединившему его с Бабулюсом.
Транспортник висел в пустоте с полностью выключенными огнями, отблескивая стеклом ходовой рубки в свете прожекторов нашего рейдера. Створки грузового трюма, к которым тянулась серебрившаяся в свете огне Жнеца нить, были приоткрыты и подле них суетилась фигурка в скафандре.
— Цепляйся к тросику и прыгай, — подтолкнул меня в спину Роже, совмещавший в себе функции и старшего и режиссёра. — Сейчас снимем как ты отправляешься на помощь коллеге, едва справляющемуся с заевшими створками.
— Да мы их руками в жизни не сдвинем! — Запротестовал было я, но хороший пинок отправил меня скользя по тросику к замершему Волу.
Сволочь. Гад. Хамло абордажное!
Долго изощряться в ругательствах я не смог — дистанция между кораблями была не более сотни метров и преодолел её я секунд за двадцать, по истечении которых корпус Вола ощутимо ударил меня по предусмотрительно выставленным рукам.
— Перецепляй страховку и давай сюда, — поманил меня к себе Самарин, взявший на себя главную роль в нашей постановке.
Пропустив страховочный тросик через поручень и защёлкнув на нём карабин так, что образовалась свободная петля, я двинулся к нему. Вдвоём мы некоторое время добросовестно вертелись вокруг створки, пытаясь её отжать, пока наш режиссёр не решил, что снято достаточно и не отправился к нам, одновременно просигналив на Бабулюс, дабы сидевший там в темноте экипаж чуть-чуть приоткрыли её, подав питание на моторы.
В трюме царил бардак, свойственный трюму любого корабля, попавшего в аварийную ситуацию. Луч моего фонарика выхватывал то какие-то обрывки ткани, то гнутые обломки балок, мимо пролетела разбитая пивная бутылка, которую тотчас сменила кукла с оторванной рукой, и я вскрикнул от неожиданности.
— Каково, а? Пробирает, а? — довольным тоном поинтересовался Роже. — Антураж я придумал. Наложим сверху ваше хриплое дыхание и вскрик Сэма — самое то будет!
— Значит так. — Роже подошёл к нам и принялся руководить. — Старпом. Ты — сюда. Стоишь и руками размахиваешь — типа недоволен увиденным бардаком. Ну, тебе не привыкать, справишься. Сэс, встань вот тут, чуть сбоку. Разводи руками — мол да, ну да и срач тут. Можешь затылок почесать — типа в недоумении от увиденного.
— Роже? Ты чего? Я же в скафандре? Какой нафиг затылок?! — Попробовал было возмутиться я, но, услышав в ответ. — Я так вижу! — И. — Кто здесь режиссёр?! — Предпочёл заткнуться и молча следовать его указаниям.
Мучения, а по-другому назвать это действо я не мог, продолжались около часа. Он бы и больше реализовывал в себе творческое начало, но, к нашему счастью, воздух в баллонах был ограничен и ему волей не волей пришлось унять свой творческий раж.
В результате картина, наш главный по абордажам категорически отказывался называть этот ролик иначе, получилась следующая.
Сначала на зрителей надвигался, выхваченный светом прожекторов Жнеца, кусок борта Вола. С минуту лучи шарили по его поверхности, выхватывая то кусок остекления ходовой, то чуть приоткрытые створки трюма, то соскальзывали в пустоту и тогда с экрана нас, первых зрителей этого шедевра, окутывала непроглядная тьма.
Это было вступление.
По замыслу Роже мятущиеся лучи должны были показать наше смятение, шок и даже трепет от неожиданной встречи в пустоте.
Следующий эпизод показывал, как сначала одна, а потом и вторая фигурка скользит по тросику к находке и как они безуспешно пытаются распахнуть створки грузового трюма.
Когда начался третий эпизод, в котором мы с Самариным уже находились внутри Бабулюса, Весельчак нажал на паузу. — Я что-то не понимаю. Вот они, — он махнул на экран где мы оба застыли в нелепых позах с растопыренными руками, показывая своё удивление увиденным бардаком.
— А трюм-то они как открыли? Копались-копались и тут хоп! И уже внутри. Как, Роже?
— Это неважно, — отмахнулся он. — Второй эпизод — это путь к Тайне! Преодоление пустоты, преград, понимаешь? Серебряный трос — это их путеводная нить в руке Судьбы, которая, как прекрасная дева манит зовёт…
— Чё звать-то?! Наливай и пошли, — безо всякой романтики в голосе, прервал его старпом. — Угу. Дева. Зовёт. Манит.
— Самара! — Наш режиссёр аж поперхнулся от услышанного. — Ты приземлённое, примитивное существо! Кино — это аллегорическое искусство! А ты?!
— А что я? — Он ни на дюйм не обиделся от таких эпитетов. — Если баба зовёт, то я чё? Я понимаю — наливай и…
— Варвар! Дикарь!
— Может мы продолжим? — Осторожно поинтересовался я, не желая быть свидетелем их перепалки.
— Запускаю, — поддержал меня капитан и ткнул кнопку воспроизведения.
На экране парочка бродила по пустому трюму, временами нагибаясь, поднимая и, после осмотра, отбрасывая различный хлам. Фигуры изображали удивление, временами поворачиваясь друг к другу, разводя руками и почёсывая шлемы. По-честному — шлем чесал только один из них…нас, то есть. От последнего я так и не смог отбиться и сейчас, наблюдая за этим идиотским действом, мысленно готовился к тому, что любой, увидевший этот ролик будет характеризовать мою фигуру кратким, но ёмким термином — дебил.
Наконец луч фонарика Роже наткнулся на распахнутые и слегка покорёженные створки грузового контейнера и он, махнув мне рукой, пошёл к ним.
Подойдя, он заглянул внутрь и тут же отступил назад, одновременно задирая обе руки вверх, будто увиденное смертельно напугало его. Следующим туда заглянул я.
По задумке Роже я должен был медленно начать пятиться, суматошно размахивая руками. Ну, я так и сделал, почти. Картину испортило то, что мне под ногу подвернулась та самая кукла и я упал на спину, смешно дёрнув и задрав вверх и руки, и ноги.
Впрочем, наш режиссёр оказался только рад этому происшествию и следующие секунд двадцать мы лицезрели наполовину раздавленную моим ботинком тушку пупса.
А вот следующий кадр заставил меня, да и не только меня — и Самарин, и Весельчак, все мы трое, просто подскочили на своих местах.
Слишком уж резким был контраст между пупсом и следующим кадром.
С экрана, раскрыв рот в немом крике, смотрело заиндевевшее лицо красивой девушки.
