Повинуясь указаниям Марты, я как можно подробнее описала одну комнату — главную гостиную с дымчатыми газовыми занавесями, выкрашенной белой краской мебелью и видом на ослепительную лазурную гладь Эгейского моря. Остальные должны были чувствовать себя так, будто они там бывали, чтобы вообразить эту картину в последний миг между жизнью и смертью — что бы за ним ни последовало.
Когда мы впятером не торчали в библиотеке, досконально разбирая «Темный дом у поворота», я брала зонтик и отправлялась под дождь, чтобы в одиночестве пройтись по поместью. Но куда бы я ни пошла, меня преследовали слова Марты, ее шепот, от которого мурашки шли по телу: «Ты тоже внесла в Никогда свой вклад. Он существует, он где-то здесь».
Как-то раз во время своей одинокой прогулки я стала спускаться по узкой лестнице, ведущей к причалу, и обратила внимание на деревья, которые гнулись на ветру со сверхъестественной силой. На океане царило волнение, чернильные волны были увенчаны белыми барашками. Яхты, стоявшие на якоре далеко в бухте, раскачивались и бились друг о друга. Оборванные ветром снасти болтались на мачтах, извиваясь, точно змеи. Где-то в океане позвякивал буй, и этот скорбный звук наводил на мысли о смерти.
Внезапно до меня донесся пронзительный женский крик.
Я решила, что мне это померещилось, что я приняла за крик вой ветра.
Но тут послышался еще один, на этот раз — мужской.
Два человека ссорились. Определив, что голоса доносятся откуда-то сзади, я закрыла зонтик и поспешила убраться с причала, юркнув в щель шириной в фут между насыпью и деревянной лестницей.
Несколько секунд спустя я вновь услышала голоса тех двоих и вдруг поняла, что они доносятся не из Уинкрофта, а с одной из яхт, стоящих в гавани. Темные фигуры двигались по палубе судна, которое стояло неподалеку от причала, принадлежавшего соседям Уитли.
«Андьямо» — так называлась яхта.
Кажется, Уитли упоминала о том, что ее владелец — БВО Берт. На корме горел золотистый огонек.
Раздался еще один крик.
Я подождала. Несколько минут спустя послышался звук мотора. К причалу приближалась лодка. Я выглянула в щель между ступеньками и увидела Уитли. Она была одна. Пристав к берегу, она торопливо привязала лодку, выскочила на причал и бросилась вверх по лестнице. Когда лицо Уитли оказалось на уровне моей головы, на него упал свет. Она выглядела рассерженной.
Я подождала еще немного, но больше не услышала ничьих голосов. Тогда я выбралась из укрытия и зашагала обратно к дому. Постучав, я открыла дверь библиотеки и увидела Уитли. Промокшая до нитки, она сидела рядом с Мартой на диване. Когда я вошла, обе подскочили от неожиданности, на их лицах отразился испуг. Ни дать ни взять два подростка, тайком курящие травку в гостиной и неожиданно застуканные матерью или отцом.
— Что случилось? — спросила я.
— Ничего, — отозвалась Уитли.
— Ты не могла бы оставить нас на минутку, Би? — улыбнулась Марта.
Я в упор посмотрела на Уитли. Никогда еще она не выбирала в качестве
жилетки Марту вместо меня. Никогда. Разве пребывание в этом мире не воскресило нашу старую дружбу? Разве мы не были подругами? Но она лишь мрачно поглядела на меня.
С упавшим сердцем я вышла из библиотеки и закрыла за собой дверь. И почти сразу услышала голос Уитли, негромкий и приглушенный. Слов я не разобрала.
«Да что здесь происходит, черт возьми?»
Я поднялась наверх и заглянула во все комнаты. Ни Кэннона, ни Киплинга. Судя по всему, они тоже были на той яхте. Что это — тайная встреча за моей спиной? Зачем? Что они затевали? Я схватила зонтик, выскочила за дверь и зашагала к пристани.
На яхте не было заметно никаких признаков движения, не было слышно ничьих голосов.
Я провела там, выжидая, около часа. Когда ничего не произошло, я решила вернуться обратно в Уинкрофт и тут же наткнулась на Хранителя.
Горло мое сжалось. В последний раз я видела его в Дарроу, в лесу. После этого он на какое-то время исчез. А теперь вернулся — темный человек в черном плаще, ссутулившийся под дождем. Он усердно копал, всем телом налегая на лопату.
Я сошла с тропинки, чтобы не встречаться с ним, и припустила через рощу. Уже добравшись до дому, я не удержалась и обернулась назад, чтобы посмотреть на него.
Он меня не заметил, занятый своим делом. Только теперь я осознала, что именно он копает. Это были четыре ямы во влажной земле. Четыре могилы.
Но самым странным было не это.
На нем были черные очки слепца.
У меня не было времени размышлять над тем, чем был занят Хранитель и что это означало, потому что в следующее же пробуждение загадка ссоры на яхте и разговора с глазу на глаз между Уитли и Мартой была раскрыта.
— Киплинг хочет кое-что нам рассказать, — объявила Марта, когда мы все собрались в библиотеке. — Уитли обратила на это мое внимание в прошлое пробуждение, и я думаю, что это может быть нам полезно.
— Зачем ты это сделала? — сердито спросил Кэннон; обращаясь к Уитли.
— У меня не было другого выбора, — ответила она; Кэннон метнул на нее яростный взгляд. — Я тебя умоляю. Хватит строить из себя полицейского. Ты ведь хочешь выбраться отсюда? Я имею в виду, разве ты не хочешь выяснить, что на самом деле случилось с Джимом?
— Это была не твоя тайна. Ты не имела права ее выдавать, — прошептал он.
— Очень даже имела, раз это влияет на нашу способность изменять пробуждения.
— Все в порядке. — Марта положила руку на плечо Кэннона. — Ты можешь все нам рассказать.
В этот момент я перевела взгляд на Киплинга. Он плакал. По-настоящему, так, как на моей памяти не плакал ни разу, — скорее судорожные рыдания, нежели обыкновенный плач. Он сидел на диване, закрыв лицо руками, и по его подбородку катились слезы.
— Я называю это «ковром черноногих-сиу», — выдавил он неожиданно, уставившись в пол. — Разновидность самоповреждения. А психологи говорят по-другому. «Неконструктивная попытка решить проблемы в межличностных отношениях». Это изобретение Мамы Грир. Название она дала в честь какого-то безумного индейского коврика, который стащила из антикварной лавки. Мы занимались этим вместе. Чтобы укрепить наши отношения. Иногда мы проделывали это несколько раз в неделю. Она отвозила меня на какую-нибудь загородную дорогу в пятницу вечером, если решала, что по телевизору не идет ничего хорошего. Впервые это случилось, когда мне было пять. Мы ложились на дорогу рядом, брались за руки и ждали, когда поедет машина. «Когда я скажу «бинго», откатывайся в сторону, — говорила она. — Проверим, любит ли нас с тобой Господь. Хочет ли Он, чтобы мы остались в живых. Я скажу «бинго», только если Господь мне велит. Такой уговор». — Киплинг содрогнулся всем телом. — От страха я пускал в штаны. Я не молился. Господь милосердный! Знал ли Господь вообще, что я существую, или нет? Любил ли Он меня? Наверное, не слишком сильно, раз Он дал мне такое лицо. И такое тело. Я вцеплялся в руку Мамы Грир. Она была моим спасательным тросом. Потом подъезжала машина. Ее приближение ощущалось по дрожи асфальта. Мама Грир все не кричала и не кричала. Но потом говорила «бинго», всегда говорила. Я крепко зажмуривался и откатывался на обочину. От колес меня отделяли считаные сантиметры. Когда я открывал глаза, Мама Грир с гиканьем приплясывала на обочине, сдирая с себя всю одежду. «Видишь? Господь нас любит. Он все-таки нас любит». После этого она всегда пребывала в хорошем настроении. Если мне везло, его хватало на целую неделю.
