— Ты ведь не проговоришься? — спрашивает Мама и сама себе отвечает: — Знаю, что не проговоришься.
Мама отводит взгляд, и мы обе, маленькие и тихие, сближаемся так, как, возможно, никогда больше не сможем сблизиться в этой жизни.
Миссис Прендергаст намеревалась не говорить никому. Она сделала исключение для одного лишь Отца Типпа, потому что подумала, что поэзия находится в царстве молитв, а поскольку его сердце уже было набито до отказа тайнами и секретами, Отец Типп сказал своей экономке Орле Игэн — только ей одной, разумеется, — а Орла Игэн сказала одной только миссис Дэли, у которой мыла окна, полы и прочее по вторникам после обеда, и то только потому, что не смогла удержаться и не показать всем, что занимает особое место в доме священника, ну и потому, что хотелось поговорить о чем-нибудь еще, кроме грязи, «Dettol Flash» и «Windowlene»
[663]. И вот, поскольку изумительное всегда в дефиците, а когда поделишься им, то возникает сияние, отражающееся на повседневности, то очень скоро в Фахе не осталось никого, кто не знал бы, что стихи Вергилия Суейна отправились в Лондон.
За исключением Вергилия Суейна.
Как я это вижу, все было проникновенно и душевно. Как говорит большой Том Демпси, ирландцы потрясающе хороши, когда нужно поделиться чем-то. А потому была не только первая реакция «Книга?» и универсальное продолжение «А я в ней есть?», но еще и застенчивая гордость, надежда, подобная молитве, и — среди взрослых — тихая, но широко распространенная радость, будто в нашем округе поэзия стала общинной.
Глава 3
Сколько времени понадобится кому-то, чтобы разглядеть вашу душу?
Допустим, существуют люди, видящие душу ближнего своего. Допустим, такова их профессия. Допустим, они помазаны-предназначены для одной этой задачи. Для душ у них есть Наивысший Стандарт. У них есть Инструкции по Безукоризненности, есть Эталоны Совершенства. У них есть Необычайные Очки, дающие абсолютное зрение, и янтарного цвета обтягивающие костюмы из «Звездного пути» 1970-х. Смысл жизни тех людей — искать души. Существуют особые правила. Эти люди всегда готовы отправиться на поиски, всегда готовы к немедленным действиям, и машины для телепортации тоже всегда в состоянии Готовности.
Великолепие — вот что ищут эти люди.
Как блеск фольги, когда ее встряхивают
[664].
Они ищут тех, кто отдал себя наиболее острым восприятиям и ощущениям, кто из-за своей природы не может видеть и чувствовать, не желая стать ближе, в чьем характере есть своего рода страстное стремление, кто стал странным чудаком и живет на краю, у кого уже есть стандарт настолько высокий, что более высокое не может быть найдено больше нигде, так что разочарование глубоко и постоянно, и у кого волосы серебряные, а глаза синие — цвета моря и неба.
Допустим, люди, видящие душу ближнего своего, каждый день делают свою работу.
Допустим, они сфокусируют свои лучи.
Сколько времени им понадобится, чтобы найти того человека?
У миссис Куинти было достаточно актерских способностей для роли второстепенного персонажа. Она умела бесследно уйти со сцены, а потому мой отец даже не заметил, что она сидела за его столом и печатала его стихи. В вопросах личного пространства он не был исключительным. Как и Тед Хьюз, ради стихотворения Папа был готов забиться в угол. Он не заметил, что рукописи кто-то трогал, потому что не думал о читателях. Это просто никогда не приходило ему в голову, ведь он считал свои стихи недостойными Читателей. Так я понимаю теперь. Понимаю, что он породил их главным образом от ощущения порицания, что мало чем отличалось от побуждений Томаса Доуеса, неудачи которого оставались в секрете, пока он не породил целую ораву косоглазых сыновей, причем каждому следующему из них удавалось разбивать автомобили лучше, чем предыдущему, и только один из сыновей бывал иногда трезвым.
По вечерам Вергилий все еще подходил к своему столу. Все еще читал запоем толстую, 1902 страницы, букинистическую книгу «The Riverside Shakespeare»
[665] (Книга 1604, Хофтон Миффлин, Бостон), становящуюся чем-то вроде библии, но не брал в руки карандаш. Он не взлетел в прыжке.
Хотя дети никогда не знают, каковы чувства их родителей, хотя не могут полностью войти в их мир и видеть его так, как видят они, я знала, что мой отец потерян, и вместе с Мамой хотела спасти Папу. Возможно, некоторую роль здесь играло мое желание пережить когда-нибудь в будущем тот момент, когда Просперо говорит Миранде
[666]: «Ведь это ты сберегла меня»
[667], но главным образом это была просто любовь.
Вот я и подумала, что если попрошу его написать мне стихотворение, то нечто остановленное в нем могло бы перезапуститься.
— Напишешь?
Его длинное тело скрючено на стуле, лицо угловатое, серебристая борода взобралась по щекам. Лицо бесстрастное. Брови были безумными клочковатыми волоконцами, похожими и на свободные концы струн, свисающих с колков и закручивающихся возле завитка скрипки Шона Касти, и на лишние концы проводов, которые Поди О оставляет свисать, когда что-нибудь подключает, — это напоминало, что музыка и электричество были живыми, и их невозможно обуздать.
— Не обязательно, чтобы оно было длинным, — добавила я.
Две глубоких складки появились по обе стороны Папиного рта.
— Я уверен, что могу найти стихотворение, написанное для какой-нибудь другой Рут.
— Я такого не хочу. Я хочу, чтобы его написал ты.
Он повернулся к столу, заваленному книгами, двинул руку вверх по сторонам своей бороды. Раздалось тишайшее шуршание. Он сбросил ее поперек рта. Рядом с «The Riverside Shakespeare» лежали «Воскресение» и «Детство, отрочество, юность» Толстого (Книги 2888 и 2889, Пингвин Классикс, Лондон), а еще зеленая американская книга в твердом переплете «Стихотворения 1965–1975» Шеймаса Хини (Книга 2891, Фаррар, Страус и Жиру, Нью-Йорк), белая книга в мягкой обложке, на которой было алое название «Избранные Стихотворения», а под ним черно-белая фотография Роберта Лоуэлла, держащего очки и наклонившегося влево (Книга 2892, Фаррар, Страус и Жиру, Лондон), толстый том «Джон Донн, Полное собрание английских Стихотворений» (Книга 2893, Пингвин Букс, Лондон), на обложке которого был Джон Донн в безумной черной шляпе и со сложенными руками. Но не на них задержался мой взгляд, а на маленькой белой книге в мягкой обложке — «Избранные Стихотворения» У. Б. Йейтса (Книга 3000, Пэн Макмиллан, Лондон). Она была открыта на «Песне Скитающегося Энгуса», и поперек страницы мой отец мелко написал что-то черными чернилами, будто вел диалог со стихотворением — а может быть, и с самим поэтом.
