Эти слова РЛС Папа написал на обратной стороне конверта, который я нашла в его американском издании книги «Лабиринты» Хорхе Луиса Борхеса
[647] (Книга 2999, Нью Дирекшнз, Нью-Йорк): «Нескончаемый голос птиц. Я никогда не жил в таком раю. РЛС». Из-за странности слов, из-за того, что было написано рукой моего отца, из-за того, что найденная надпись обладает удивительным действием, я показала тот конверт Винсенту.
— Думаешь, когда мы умрем, то отправимся на Самоа? Какие вещи я должна упаковать?
— Ты ужасна.
— Неужто?
— Да. Нет. Да.
— Послушай, у меня есть преимущество перед тобой. Я продумала все. Нет никакого Царствия Небесного. Так что я просто говорю тебе, если ожидаешь увидеть меня там, если думаешь, что сразу после того, как прибудешь и закончишь с подготовительными мероприятиями — ну там «Привет, Петр»
[648], крылья, арфа и что там еще, — то пойдешь, найдешь меня и еще раз сделаешь мне предложение, так вот, позволь мне просто сказать, ты будешь разочарован.
На это Винсент ничего не ответил. Лишь опустил ресницы. Жестокостью было бы продолжать, но вы уже догадались, что именно это я и сделала.
— Люди говорят, что видят свет в конце туннеля? Да просто отключается периферийное зрение. Мозг умирает с потоками света. Это не место, а всего лишь химия. Ты инженер, я Суейн. Я из тех, кто, как считается, предрасположен к странностям. Никто не верит в Рай Мильтона
[649], никто не верит в загробный мир, описанный Данте. Когда он прибыл туда, то сказал, что его зрение было лучше, чем речь, так что он, слава Богу, прекратил описывать то, что видел, и, значит, так он говорит нам, что не верит в это. Ну, не так, чтобы очень. Поскольку даже Данте знал, что нет никакого Царствия Небесного.
Я думала, что на этом мы закончили. Я повернула свою боль, чтобы причинить боль ему, а он посмотрел вниз на свои руки с длинными пальцами и ничего не сказал. Он был в одних носках, потому что резиновые сапоги оставил внизу после того, как пересек громадную лужу во дворе. Носки делали его беззащитным, как это всегда происходит с мальчиками. Лил дождь, по окну в крыше струился поток. Жаль, что ночь была такой долгой. Жаль, что не удалось уснуть.
— Хорошо, — вдруг согласился Винсент, — согласимся, что это просто повествование. — Он подловил меня и знал это. Все было ясно по выражению его лица. — Всего лишь повествование, — повторил он, — но ты, Рут, ты же веришь в них. — Он улыбнулся той своей улыбкой, которую планировал использовать при встрече со Святым Петром. — Всего-то и нужно совершить прыжок веры
[650]. — Винсент на самом деле сказал это, зная, что если и существует нечто, в чем хороши Суейны, так это умение прыгать. — Сделай прыжок.
В этот момент мы оба услышали, что в дом вошли Тимми и Пэки. Они сказали что-то о наводнении и о том, где им пришлось оставить машину «Скорой помощи», потом стали рассказывать, как планируют нести меня на носилках над водой. Мама поднялась ко мне по лестнице. Винсент Каннингем стоял в своих носках и, казалось, хотел сказать «Рут, ты не умрешь, не умрешь», но промолчал, поскольку Мама стояла рядом.
— Ну, — сказал он и резко поднял правую руку ладонью вверх, будто хотел сделать взмах, — или это же его жест означал «Стойте», или «Клянусь». Я увидела, как сияют его глаза, и поняла, что он хотел схватить меня в свои объятия и — кто знает? — на самом деле поцеловать меня. Однако он просто сказал: «Еще увидимся», развернулся и ушел, и вышло так, что с Винсентом Каннингемом я не успела как следует попрощаться.
После того как река взяла его, Эней стал огромным. Большим, как небо. Он был в каждом углу нашего дома. Он был за кухонным столом во время каждой трапезы. Он поднимался и спускался по лестнице, дул из трубы дымом, гремел окнами и лился бесконечным дождем. Он держал свою одежду в комоде, кружку в шкафчике, резиновые сапоги у задней двери. Он был везде. Он был в карих глазах Гека, смотрящих на всех с серьезным, терпеливым и мучительным вопросом. Эней был в своей школьной сумке, брошенной в углу. Пыль садилась на сумку, собиралась сначала в морщинках и складках, потом тонкой пленкой начала накрывать всю сумку, и она, торжественная и безмятежная, лежала на полу, становясь привидением, призраком. Эней был везде. Он бежал по дороге. В ежевичный сезон сощипывал ежевику. Он был в куковании кукушки, которую никогда не могли увидеть, но она сидела где-то на вершине самого высокого дерева, глядя вниз и напевая свою песню из двух нот, и песня та могла быть или радостной, или жалобной. Эней был на Острове Сокровищ. Он был на нашем дне рождения, больше и печальнее из-за того, что присутствовал как какой-то особый для нас дар, но сам не получал подарков. Эней первым просыпался на Рождество, последним приходил домой в тот год, когда шел снег. Он был в заключительном посещении Тетушек. Он был в полях, и он был в деревне, и он был в море. И он был в реке.
Единственное место, где его не было, это кладбище Фахи.
Вам кажется, что вы не переживете этого. Вам кажется, что прямо у вас на лице образовалась трещина и затем спустилась, разветвилась по всему телу, и трещины те настолько глубоки, что когда на улице кто-нибудь произнесет его имя, вы развалитесь на части. Вам кажется, что все это не могло произойти на самом деле, что это лишь дурной сон, и вы вот-вот проснетесь, и вообще не может такое ни с того ни с сего случиться. Так почему же однажды — в тот самый день, — это случилось?
И почему мир продолжает существовать? Как такое возможно? Как может радио работать, а чайник — закипать? Как могут куры нуждаться в том, чтобы их кормили?
Вы идете спать, и вы лежите и прислушиваетесь к тому, что происходит в его комнате. Прислушиваетесь к тому, как он дышит, когда спит, — и ничего не слышите, ни единого звука, а они хоть и бывали раздражающими, но просто были там, были всегда, были еще до этого мира, и теперь пустота утягивает вас и хочет засосать, и вы думаете: «Ладно, дай мне умереть сегодня ночью, мне все равно».
Но вы не умираете. Вы выучиваетесь спать, укачивая себя совсем немного и издавая тихое низкое гудение, которое никто, кроме вас, не слышит, так что ночь никогда не бывает пустой. Эней же, как Питер Пэн, нестареющий и эфемерный, может войти через окно в крыше, и вы можете пересказывать ему книги, которые прочитали.
Ваша рука болит от рукопожатий. Ваши глаза и губы высохли, потому что вода была выжата из вас, и вместо нее внутри вас набухает кислый желтый гнев, потому что вы не понимаете, зачем все эти люди приходят теперь, и почему все те, кто прежде никогда не звал его по имени, произносят его имя теперь. Никто из них не был знаком с Энеем. Никто из них не понимал сути его немного кривой улыбки так, как понимали вы. Никто из них не знал, как он вопил, спрыгивая с качелей, поднявшихся до самой высокой точки, как ударялся и переворачивался при падении, как усмехался, поднявшись. Никто из них не знает, что утонуть должны были вы.
