— Я должна подождать час, иначе меня вырвет.
Он пытается сделать вид, что не слышит этого. Ему надо обсудить тот факт, что я на какое-то время уеду в Дублин, но он не должен упоминать мою болезнь. Я смотрю в окно в крыше. Облака — закрытые двери в больничном небе.
— Я не мог ждать целый час, — говорит он. — Никак не мог.
— Почему? Ты что, умер бы от этого?
Я действительно не хочу быть такой, застывшей во времени. Но тошнота приходит сама. И я должна бороться с ней.
— Дождь еще идет?
Я пытаюсь помочь Винсенту и притворяюсь, что не могу заметить дождинок на его плечах и на подстриженных ежиком волосах. Дождь всегда заставляет кожу его лица выглядеть удивительно свежей.
— Дождь еще идет, — повторяет он, поворачивает ко мне свою большую-пребольшую Улыбку Маленького Мальчика и добавляет: — Самый мокрый год после Всемирного потопа.
Глава 12
То самое наполнение до краев привело моего отца к поэзии. Винить в этом следует нас. К тому времени, как мы родились, Вергилий уже был завсегдатаем букинистических магазинов графства. Он знал, как стонут половицы под теми томами, коих было двадцать тысяч, в магазине Шона Спеллисси в Эннисе. Он изучил лопнувшие коробки для хранения книг в Мужском монастыре, на которых было написано «Донэл О’Киф, Поставщик продовольствия» и которые были переполнены лежащими в беспорядке пожертвованными книгами в мягких обложках, главным образом издательства «Корги и Пэн», и случайными книгами в твердом переплете. Книги были в пятнах, а на частично оборванных наклейках можно было прочитать слова «Из библиотеки». Вергилий знал и книжные полки в антикварном магазине Хонана у задней двери; книги на них пахли свечами и «Brasso»
[581]. Он знал магазин, в котором не было никакого порядка и где торговали всем подряд, и другой с названием «Найди сам», принадлежащий Нестору, где пропитанные запахом бренди книги добавляли бесплатно, если вы хоть что-то покупали, и это объясняет тот факт, что иногда Вергилий покупал грузила весом четверть унции, пол-унции и одну унцию, которые лежали на второй полке шкафа. Знал и магазин Малвихилла, где распродавали библиотеки умерших священников, в которых все книги были в твердых переплетах. Еще он знал Бар Нейлона в Кранни
[582], в котором для защиты от сквозняков, дующих из окон, были установлены стеллажи с книгами, а с них был спасен «Наш Общий друг»
[583] с надписью «М. Кин», сделанной на форзаце синей шариковой ручкой. Вергилий знал также магазин Мэдигэна в Килраше, в котором растворилась библиотека Ванделера
[584]. Сам Морис Мэдигэн сторожил ее. У него были усы, полученные в наследство от его отца, а тот, в свою очередь, получил их от своего отца в те времена, когда обувные щетки на лице были командным стилем.
Еще до того, как мы родились, Вергилий узнал все эти магазины. Возможно потому, что не учился в университете, а возможно и потому, что чувствовал недостаток, который оказалось невозможным проигнорировать, — но какова бы ни была причина, мой отец хотел прочитать все те книги. Однако из-за того, что не мог позволить себе новые, и из-за того, что ему не нравилось брать книги в библиотеке только на время, ведь ему хотелось владеть книгой, имеющей для него значение, Папа часто бывал в магазинах подержанных книг. Если же — но такое случалось редко, — он читал книгу и находил ее бесполезной, то приносил ее к Спеллисси или Хонану и возвращал ее, самым вежливым способом давая понять, что книга оказалась бесполезна, и предлагал, что выберет вместо нее другую. Я это знаю, потому что стояла возле него с тем горьким чувством стыда, крутя ногой по полу и дергая отца за руку, держащую мою руку, в то время как сам он весьма разумным голосом договаривался о неблагоразумном. Эти стычки были подслащены тем, что после этого мы с Папой, ощущавшим безмолвный триумф, заходили на Небеса Еды — в буквальном смысле, — то есть на Рынок, и съедали Шоколадный Бисквитный Торт, или завладевали одним из мягких глубоких диванов в Old Ground Hotel
[585] и, — пока огонь грел двойные овалы в подошвах Вергилия, а мистер Флинн летал взад и вперед по залу, улаживая конфликты, — выпивали на двоих Чай для Одного и неспешно читали, игнорируя все вокруг, что, как говорит Джимми Мак, есть отличительная черта истинной аристократии.
Библиотека, которая росла в нашем доме, содержала все предпочтения моего отца, предпочтения того мужчины, каким он был в тридцать пять, и в сорок, и в сорок пять лет. Он не вносил исправлений в свою натуру. Он не оглядывался на книги десятилетней давности и беспощадно искоренял те, какие больше не удовлетворяли его вкус. Он бывал так поглощен книгой, которую читал, что библиотека росла сама по себе, а он ничего не замечал. Ему была нужна новая одежда, а эволюция его чувства моды привела к Слишком Коротким Брюкам, Непарным Носкам, Заплаткам на Одежде и частому Отсутствию Пуговиц, однако Мама стала его соучастницей и в дни его рождения и на Рождество дарила ему не что иное, как книги. Такова была ее манера любить его. В те времена Мама занималась продажей цельнозернового хлеба и пирогов и вместе с мукой и отрубями, яблоками, изюмом и ревенем привозила из города книгу в мягкой обложке и оставляла рядом с Папиной тарелкой, чтобы он увидел книгу, когда вернется с поля.
Думаю, мой отец обнаружил, что во всем, кроме погоды, существует близкое сходство между Глубоким Югом
[586], Латинской Америкой и Графством Клэр, и потому на его полках есть разные издания почти всех тех произведений, какие профессор Мартин назвал опасно гипнотическими романами Уильяма Фолкнера и Габриэля Гарсия Маркеса. Правда, есть еще лишь один писатель, чьи книги присутствуют в таком количестве — это Диккенс. Подталкиваемый, возможно, своим собственным именем, Вергилий любил эпическое качество, путаницу поколений, множество действующих лиц, дрейфующих внутрь повествования и наружу, а еще и уверенность, что время не было прямолинейным. Со времен Эшкрофта Папе нравилось погружаться в книги. В основном это было связано с Другим Местом, было влечением к другим мирам, которое — хотя Папа и Выпячивал Подбородок в мою сторону, когда я так говорила, — могло быть прослежено до Преподобного. Старина Авессалом, Старик с Тенью Щетины был предтечей, потому что есть в Суейнах нечто такое, что тянет их из этого мира, такое, что заставляет их что-то Искать Вверху, или Снаружи, или По Ту Сторону, такое, что в лучшем случае было где-то между ощущением лосося, прыгающего с шестом, и Синдромом Роберта Льюиса Стивенсона, а в худшем — привело к тому, что Преподобный, пренебрегая женой и ребенком, ходил по кладбищу под звездным светом и пристрастился к свечам из пчелиного воска.
