Что он там делает?
Мэри не продумала свой следующий шаг. Она и вправду не ожидала, что он будет там, и пришла, немного надеясь, что его исчезновение освободит ее от размышлений о нем. Но теперь она должна выяснить, что же будет дальше. Она опять пересекает поле, выходит на грязную дорожку и крепче сжимает руки вокруг себя. Немного опустив голову, Мэри думает: «Неужели он пробыл здесь всю ночь?» В этом есть одновременно и безумие, и привлекательность. Сейчас у нее нет слов, чтобы объяснить его поведение. Это похоже на то, как было у Колетт Малвихилл в Килбахе, которая покинула церковь и увлеклась Леонардом Коэном
[460], и когда Отец Типп спросил ее, почему, она просто ответила «Тайна, Отец», что стало для него ударом, потому что Церковь потратила пятьдесят лет, раскрывая эту тайну, чтобы теперь такие непойманные преступники, как, например, Киран Койн и Морис Кроссан, могли стать Евхаристическими Священниками, а Поставщики приезжали сюда из Порт-Лиише
[461] в синем фургоне с надписью на боку «Братья Магуайр, Облачения для Духовенства и Припасы, Все Религии», под которой нацарапано пальцем «Помой Меня, Пожалуйста».
Тайна, Отец — было почти то же самое.
Мэри идет по дорожке. Она не смотрит на незнакомца. И не посмотрит. Но она так глубоко впала в Любопытство, что не сможет снова вернуться домой, пока не узнает хоть что-нибудь. Ее мысли заняты тайной, а потому проходят мимо Речного Следопыта, Топографа Речных Берегов, Инспектора Почв и Эрозии, Рыболова-бойскаута, Лососевого шпиона, Исследователя, Священника, однако даже не приближаются к Человеку в конце Жизни, не приближаются к Человеку, Который Пришел, Чтобы Утопиться, потому что еще ничего не знает о Суейнах. Она не знает ни о Дедушке Авессаломе, который ждал в свете свечей, когда его Призовет Господь, ни о прыжках с шестом, ни о Философии Невозможного Стандарта. Она не знает, что у поэтов может быть пепел в душе, ведь после долгого и сильного горения наступает момент, когда не остается ничего, разве что сдуть пепел, — или из того пепла возрождается Феникс. Она не читала ни «Поэтов в Юности» Эйлин Симпсон
[462] (Книга 3333, Пикадор, Лондон), ни «Свободы Поэта» Джона Берримена
[463] (Книга 3334, Фаррар, Страус и Жиру), ни «Блейка»
[464] Питера Акройда
[465] (Книга 3340, Винтедж, Лондон), ни «Дилана Томаса»
[466] Пола Ферриса
[467] (Книга 3341, Дайал Пресс, Нью-Йорк), ни «Джерарда Мэнли Хопкинса» Пэдди Китчен
[468] (Книга 3342, Карканет Пресс, Лондон), ни других книг, с которыми мой отец оказался в безумной компании под наклонным окном в крыше, а однажды задымился огонь, и все промокло — понадобилось много воды из пожарного шланга. Мэри не знает — лишь смутно чувствует, — что незнакомец повидал полмира или даже больше. Не знает, что он вернулся в Ирландию, неся в себе едкое разочарование, и что сейчас он чувствует «И это все, что есть?». Мэри не знает и того, что жизнь незнакомца ни к чему не привела и ничего не произошло, только прошло Время, и теперь он идет Стилем Суейна через всю Ирландию, ловя рыбу в реках, которые описал его отец. Мэри не знает и того, что самое опасное в мире — это человек, ищущий знак. Никаких знаков он не видел до вчерашнего дня, когда пришел на то место у реки и там, без каких бы то ни было объяснимых причин, обрел убеждение, что ему было предназначено оказаться там.
Но почему он там, он знает не больше, чем она.
Но у него есть способность Суейнов верить в необычайное. У его семьи в этом есть своя история.
— Что вы здесь делаете? — спрашивает Мэри незнакомца. У нее слишком много эмоций, чтобы вышло изящно.
Он не двигается. Он стоял неподвижно слишком долго и, возможно, думает, что его собственный разум задал этот вопрос. Но что-то изменилось в воздухе. Что-то, чего он не может увидеть, но чувствует. И он поворачивается и смотрит на нее.
Лицо женщины французского Лейтенанта незабываемо и трагично. Печаль изливается так же естественно, как вода, говорит Фаулз.
И я думаю, Мэри это понимает. Незнакомец поворачивается, она видит печаль и сразу же начинает жалеть, что была слишком прямолинейна, что в ней так много от МакКарроллов, что нет возможности перемотать обратно этот момент.
— Простите, — говорит он. — Я не осознавал, что мне не следует находиться здесь.
— Нет, — говорит она слишком быстро. — Все в порядке.
Ее руки все еще сложены на груди, и Мэри немного потирает кисти, будто ей холодно, хотя на самом деле ей не холодно.
— Я уйду.
Но он не уходит. Он использует будущее время, а не настоящее, и между двумя временами находится наша жизнь и история.
Мэри чувствует на себе взгляд незнакомца. Чувствует, что его взгляд на мгновение задерживает ее, и в той задержке есть и опасность, и предупреждение, и головокружение, но главным образом непреодолимое напряжение, возникающее при встрече взглядов, потому что — хотя она еще не знает этого, — есть Любовь и Смерть в одном и том же дыхании, и вот настал один из тех моментов, какие меняют течение повествования, и прямо сейчас Мэри поднимает лицо и улыбается, — тем самым моя мать вот-вот спасет моего отца.
— Да ничего, — говорит она. — Можете остаться.
(— Мама, как ты встретила папу?
[469]
— Я просто встретила его.
— Но как?
— Он был как раз там. Вот и все.
— Там?
— Да. Он был как раз там.)
Я решила, что ее привлекает Другое Место в нем. Как и теперь, в округе Фаха тогда тоже уживались два склада ума. Одним обладали люди, считавшие, что события, происходящие где-то в мире, были вовсе не столь же интересны и примечательны, как те, что происходят в их собственном округе. Для таких людей путешествие было пустой тратой времени и денег. Вопрос «Зачем вам туда ехать?» они задавали с таким уксусным пренебрежением, что у этой идеи крылья сразу же оказывались подрезаны, и одну лишь мысль о возможности совершить путешествие за дорожный указатель с надписью «Фаха» они считали доказательством некой генетической слабости. Для людей же другого склада не имело почти никакого значения все то, что когда-либо происходило в границах округа. Как доказано вечерними новостями РТИ, в которых Фаха не появилась ни единого раза, в мире события происходили где-то в других местах. К настоящему времени вся история человечества прошла мимо округа, и чем раньше вы могли бы попасть на дорогу № 68
[470] и доехать до конца, тем раньше могли бы столкнуться с реальной жизнью. Только в Кризис, когда у людей со Складом Ума Номер Один уже не осталось выбора, и все кровельщики, и маляры, и плотники, и штукатуры исчезли, а молодежная сборная вообще перестала существовать, вышло так, что Склады Ума Номер Один и Номер Два — то есть «Дома» и «Далеко от Дома», — начали смешиваться. Тогда девчонки вроде Моны Фитц и Мэриан Каллинан начали устраивать Фаху-в-Куинсе и Фаху-в-Мельбурне, появились интернет-издания информационного бюллетеня округа с расписаниями Мессы в Фахе, Чтений отрывков из апостольского послания на этой неделе, встреч Weight Watchers
[471], Распродажи Выпечки Пожилыми Людьми и соревнований спортсменов моложе 14 лет — просто чтобы люди могли притворяться, что они не В Другом Месте.
