— Джордж Мерри, Том Морган, О’Брайен. Мы никогда не знали имя О’Брайена. Он был просто О’Брайен.
— Хороший?
Глаза Энея опять становятся круглыми, как буква O.
Папа изображает дрожь невидимой бутылки виски у своих губ. Бедный О’Брайен.
— Карибское море, знаете ли, не просто место. Это много мест. Там есть острова. Некоторые такие маленькие, что даже не нанесены на эту карту. Но все они красивы. Вода изумительно синяя. Синяя-синяя, и как только вы видите ее, то понимаете, что никогда прежде не видели синего цвета. Та вещь, которую вы называли синей, какого-то другого цвета, не синего. А вот это синее. Это синева, которая спускается с неба в воду так, что когда вы смотрите на море, то думаете, что это небо, а когда смотрите на небо, думаете, что это море.
Мы с Энеем лежим и понимаем, что никогда не видели синевы и как удивительно это должно быть. Некоторое время я пытаюсь исхитриться и увидеть то, чего никогда не видела, о чем знаю лишь из рассказов моего отца. Я отправляю его в плавание по самому лучшему синему цвету, какой только могу вообразить, но знаю, что он недостаточно синий.
— Закройте глаза, чтобы увидеть это, — предлагает Папа.
Мы закрываем глаза. И когда я думаю, что вижу, отец убирает от нас руки, и наши головы соскальзывают в глубину подушек на кровати Энея. Кровать приподнимается, когда горный хребет уходит — мой отец встает. Я все еще в теплом пространстве, которое все еще пахнет им, и я представляю, что мы плывем к острову в изумительной синеве.
Эней не хочет представлять. Он хочет видеть реальные вещи. Он хочет быть там.
— Расскажи еще.
— Расскажу, — говорит папа. — Но пока просто доберитесь до острова. Просто приплывите туда. А завтра я расскажу вам о мистере Сильвере.
— Мистер Сильвер?
— Ш-ш-ш. Ложитесь.
— А кто он?
— Его имя Джон. Мы прозвали его Долговязым, хотя он таким не был.
Мои глаза закрыты, но я могу чувствовать, как папа поплотнее укрывает Энея одеялом. Он говорит тихо, потому что думает, что Рути уже спит. Очень нежно он гладит Энея по голове и шепчет ему в самое ухо:
— У него была деревянная нога.
Глава 3
Мы рассказываем повести. Мы рассказываем повести, чтобы скоротать время, чтобы хоть на время отвлечься от реального мира или же, наоборот, углубиться в него. Мы рассказываем повести, чтобы исцелить боль от жизни.
Когда Мэри МакКарролл видит Вергилия Суейна на Пороге Рыболова, то любовь не разгорается в тот же миг. Разгорается Любопытство, менее глубокое, но более распространенное чувство. Она видит мужчину с загорелым лицом и всклокоченной бородой, предполагает, что это рыболов. Она вышла из дома, захотев проветрить голову, и бесцельно гуляла под апрельским дождем, даже не зная, где окажется. Она часто прогуливалась по берегу реки. Шаннон — мужественная река. Суровая, и коричневая, и вздувшаяся от дождя. Раздвинув берега плечами с силой, о которой сама не подозревает, она проложила себе путь между графствами Керри и Клэр
[438], и когда вы идете вдоль реки в сторону океана, то видите, как поля отдаляются от берега, а граница земли превращается в неровный зеленый край, то вы ощущаете речное умиротворение, совершенно особенное. Я любила гулять там. Бегущая вода — лучшее, что нужно для грез наяву, сказал Чарльз Диккенс, и был прав.
Итак, Мэри видит мужчину и понимает, что он нездешний. Он стоит, глядя на реку, — так только делают рыболовы. Но не видно ни удочки, ни снасти, и Мэри приближается, предвкушая, что он повернется посмотреть на нее — она же прекрасно знает, как она красива.
А он не поворачивается.
Она проходит в трех футах позади него, а он даже не поворачивает голову. Она идет по берегу и чувствует — семя любопытства уже проросло в ней, и росток открывается, разворачивая первый тоненький край листочка, и у нее появляется мысль, что незнакомец уже разглядывает ее, и Мэри делает вид, что просто встряхивает волосами, а на самом деле тайком смотрит, повернута ли его голова.
Нет, не повернута.
Ей только восемнадцать, но она уже достаточно овладела миром, чтобы осознавать собственное воздействие на него. Это не тщеславие, как у Анны Прендер из Килмарри
[439], которая была бы счастлива, если бы вы несли рядом с нею зеркало размером во весь рост, и не секрет Розмари Карр из Килраша, которая, как говорит Бабушка, влюблена в собственную задницу. Нет, Мэри просто ведет себя естественно. Такое бывает в небольших поселках. Например, если вашим отцом был Спенсер Трейси и вы с легкостью и изяществом приходите на Мессу, высоко подняв голову, как принято у МакКарроллов, — люди это замечают. И пол бокового Прохода для Мужчин начинает стонать под ногами устремляющихся вперед, чтобы лучше видеть, когда вы подходите к Причастию, или когда вечером Дня Святого Власия в церкви Фахи наблюдается самое большое мужское присутствие, потому что Отец Типп собирается благословить ваше выгнутое дугой обнаженное горло
[440]. Нечто подобное есть в стихотворении Остина Кларка
[441] в Soundings
[442], которую в переходный год мы изучали с миссис Куинти. В том стихотворении, где говорится про «Воскресенье каждой недели»
[443].
Мэри привыкла ко всему этому, вот и все.
А незнакомец не оборачивается.
Ну что ж, прекрасно. На самом деле ей все равно. Она идет по берегу реки до конца земли Райанов, пересекает место, где заканчивается забор из проволоки, потом продвигается вдоль владения О’Брайенов до границы с Энрайтами, и все время тихо капает дождь, а росток любопытства становится еще чуть-чуть выше.
Кто же он такой?
Она останавливается поговорить с одним из Маков, которые вышли пересчитать коров, мимоходом упоминает, что прошла мимо незнакомца, слышит в ответ «Вон там?», и это не дает того, чего жаждет Любопытство. Оно хочет говорить о незнакомце. Не так важно что, лишь бы хоть что-то было сказано, пока тайна того мужчины как-нибудь не прояснится там, внутри нее, где проросток уже становится безумным.
