Потом обсуждаем новость — в среду Шон и Шелла Магуайр пошли на кладбище Фахи, чтобы выкопать своего дедушку, похороненного не в той могиле, и наткнулись на настоящую змею, воровато скользившую между участками Киарана Карра и Уны Лайонс, на ком он должен был жениться.
Вот и Перекресток. Видим Дэна Берна в черном костюме и сетчатой майке. Большой любитель визуальных эффектов, Дэн потерял свою рубашку на банковских инвестициях вскоре после того, как Банки прошли свой первый Стресс-Тест.
Каждая собака на улице знает, что наша страна в беде, говорит Пэки. При мне он удерживается от цветистых выражений.
Широкие масштабы становятся узкими, говорит Тимми.
Вот мы и на дороге, ведущей в Эннис, и вскоре подъезжаем к перекрестку с круговым движением, в центре которого возвышается Икар
[237]. О нем идет разговор на протяжении последних двадцати миль. Раньше Икар стоял на Рынке, но ненадолго слетал в Грецию и возвратился ничуть не лучше прежнего, говорит Пэки. Нужно было немного постучать по нему молотком. На нем нет золотой эмали или чего-то такого, он не полностью Византийский, но он лучший грек графства Клэр, и люди вроде как любят его, даже если голый мужчина с растопыренными руками и широко расставленными ногами — это немного слишком для молодежи. Люди не отнеслись благожелательно к его крыльям, усеянным углублениями. Ныне он установлен в центре перекрестка на Рокки-Роуд, и есть камера видеонаблюдения, потому что, говорит Пэки, Парни уже сдали бы его на металлолом, если бы он был оставлен там без Присмотра.
— Они бы так и поступили, — говорит Тимми. — Но там ему во всяком случае лучше.
— Лучше.
— Когда он был на Рынке, ученики колледжа Святого Фланнана, что в Эннисе, всегда надевали пластиковый конус дорожного ограждения ему на голову.
— Да, было дело.
— Однажды на нем были лифчик и трусики.
— Такого я не видела.
— А в другой раз ему привязали конус на…
— Вот это я хорошо помню.
— Парни из Святого Фланнана.
— Впрочем, они хорошо играют в hurling.
— Они могут опять сделать это в нынешнем году.
— Не станут.
— Просто ты Фома неверующий. Но это твоя проблема.
Общенациональное обсуждение занимает все то время, что мы едем по новой автостраде, проложенной от Энниса до Дублина. И между короткими периодами неглубокой дремоты, которая приходит, пока я лежу, пристегнутая ремнями безопасности, я слышу: «Почему разрушена страна… Почему последняя толпа была худшей толпой, когда-либо управлявшей этой страной… Почему банкиры должны быть в тюрьме, а преступники на свободе… Почему мы никогда больше не увидим ничего подобного…»
— Лучшее, что мы могли бы сделать, — говорит Пэки, — это стать свободными.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал. Лучшее, что мы могли бы сделать как страна, это просто обрубить канат. Обрубить канат и уплыть.
У Консультанта нет офиса. У него Кабинет. У него по-настоящему хорошая мебель. Все журналы — за последний месяц. И обложки не измяты. Когда вы ждете Консультанта, вам на самом деле не хочется читать об этих Десяти Лучших Местах, где можно Поесть при Лунном свете.
Я сижу рядом с Мамой, и мы ждем. Я так устала, что даже не могу…
* * *
Играющие на фортепьяно Тетушки Пенелопа и Дафна навещают нас после смерти Тети Эстер. Мне одиннадцать лет. Об их визите объявляют заранее. Тетушки в этом плане ну очень консервативны. Наверное, они считают, что следует извещать заранее, чтобы горничные и слуги могли начать взбивать полы и натирать до блеска подушки
[238]. Они воображают, что к их прибытию мы станем наводить лоск. Думаю, у них всего лишь благие намерения, но Бабушка Нони не верит в такое. Она полагает, что сестры моего отца — напудренные ведьмы, посланные с востока с единственной целью: опорочить людей запада.
В отличие от всех остальных, кто пользуется черным ходом, Тетушки появляются через парадный, заставляя щеколду кухонной двери казаться приспособлением злоумышленно отсталым.
Вот они уже здесь:
— Хэлло-о-о-о? Хэлло-о-о-о?
Они всматриваются и обе одновременно вертят головами, будто оказались слишком близко к панорамному киноэкрану. Они высокие, ширококостные и похожи на мужчин, играющих женские роли в пьесе Оскара Уайлда.
— Бабушка, сестры Вергилия приехали, — громко объявляет моя мать.
Но Бабушка уже знает и яростно тычет кочергой в огонь, пытаясь выкурить Тетушек из дома. Сейчас Бабушка выступает в роли Престарелого Родителя, только вредности у нее больше, чем у мистера Уэммика в «Больших надеждах», единственной книге, которую мой отец хранит в двух изданиях (Книги 180 и 400, издания Пингвин Классик и Эвримен Классикс, Лондон), обе книги я прочитала дважды, каждый раз решая, что «Большие надежды» — Величайшая Книга. Если вы не согласны, остановитесь здесь, возвратитесь и перечитайте эту книгу. Я буду ждать. Или к тому времени буду мертва.
Бабушка Бриджит, так Тетушки зовут Бабушку Нони.
— Бабушка Бриджит, здравствуйте, — окликают они.
Бабушка не отвечает, но машет «Чемпионом» на огонь и отправляет в комнату огромное вьющееся облако дыма.
В ответ, вроде как указывая на Бабушкину умственную отсталость и, как я полагаю, чтобы подтвердить превосходство генетики с их стороны семьи — и восточной части страны в целом, — Тетушки широко улыбаются, показывая все свои обалденно идеальные зубы.
— O, вот и Рут. Дорогая малышка Рут. Иди же сюда, моя милая, дай взглянуть на тебя. В этом лице так много интеллекта, не так ли, Дафна? И до чего ж интересное платье, дорогая.
Еще одно огромное облако торфяного дыма.
— Ну, Рут, подойди и расскажи нам все. Давай-ка посмотрим на тебя.
Что такого они видят? Я худая, но не как сильфиды
[239], более долговязая, чем полагается для Красоты Суейнов, но я ощущаю себя как Стройную Рут. Мои колени на самом деле остры. В том возрасте я официально Жду Свою Грудь. Грудная Фея уже в пути из Бюстландии или еще откуда-то, и все девочки в моем классе засыпают вечером в особенном, у каждой своем, состоянии Большой Надежды, а утром просыпаются и проверяют «Ну что, уже?», а потом отводят плечи далеко назад и становятся грудью против всего мира, будто женственность требует от вас уравновесить груз, который ложится на вашу грудь и может легко опрокинуть вас.
