Каждый день мой отец приносил домой тетрадки, в которых были самые аккуратные записи, когда-либо сделанные, и каждая страница была усеяна разнокрылыми галочками, какими мистер Фиггс отмечал особо достойные Заслуги моего отца, что казалось, будто это закодированный язык полетов. Впрочем, так оно и было. Там было сообщение: Этот мальчик возносится.
А еще там могло быть сказано: У этого мальчика нет друзей.
Но в те далекие дни никто не прочитал эти записи. Детская психология в то время не достигла Ирландии, да и сейчас эта наука еще не на низком старте. Шеймас Моран, чьи проволочные темные волосы перекочевали на костяшки его пальцев после того, как он налопался просроченных консервированных сардин, сказал однажды моей матери, что у его сына Питера были Особые Потребности
[217]: «Вы знаете, он Самобытный».
Однажды дождливым мартовским вечером Бабушка сообщает Дедушке: «Мистер Фиггс говорит, что Вергилий — превосходный ученик».
А теперь смотрите. Два обитых кожей вольтеровских кресла по обе стороны камина — линия фронта проходит между ними. Две настольные лампы — два янтарных сияния. Большая комната с высоким потолком, высокие окна с подъемными рамами, коричневый с оранжевым ковер на полу, когда-то толстый и яркий, но теперь плоский и безжизненный, с протертым почти до дыр местом, где перед шипящим огнем любят валяться волкодавы, положив головы набок и пуская слюни. Дрова горят, но плохо. Каким-то образом дождь заливает дымоход по всей длине. В комнате пахнет сыростью и дымом — особое сочетание, которое Бабушка считает чисто ирландским и против которого воюет днем и ночью, используя духи в нескольких фиолетовых флаконах с пульверизаторами и резиновыми грушами, которые надо сжимать, выстреливая во врага мелкие брызги. Они приносят лишь кратковременный успех, но уже успели пропитать Бабушку непреходящим ароматом дешевого освежителя воздуха — так Ирландия окончательно победила Киттерингов.
Дедушка и Бабушка сидят по разные стороны камина. Они часто так делают, ведь у них нет телевизора. Смотреть-на-огонь — в то время это занятие было На Первом Месте по количеству зрителей. Дедушка докуривает свои сигареты до бычка и сквозь огонь смотрит на Морроу, Икретта, Читли и Пола в Следующей Жизни. Дедушка — настоящий Суейн, сдержанный, незаметный, глубокий — все это влечет к себе ум Суейнов. И вот он уже на том самом месте, и ему хочется, чтобы немцы оказались немного более умелыми и прицелились на два дюйма правее — тогда пуля попала бы ему в сердце.
— Что ты сказала?
— В Хайфилде. Мистер Фиггс говорит, что Вергилий превосходен.
История повторяется. Вот и все. Картины все время возвращаются, что показывает или то, что люди не так уж сложны, или то, что Божье воображение просто возвращает Его тем же самым навязчивостям. Возможно, мы для Него лишь способ наладить отношения с Его Отцом.
Это Труднопостигаемо.
Но не потому, что Повествователь не умеет дать словесный образ. А потому, что Дедушка превращается в Прадедушку.
Он убирает длинные ноги от огня. Unbeknownst подошвы его ботинок приятно нагрелись, и когда он отодвигает свои длинные ноги прыгуна с шестом и ставит ступни на пол, то неожиданно чувствует небольшой ожог, чертовски жгучую боль, но он не выдаст себя и не отдаст своей жене маленькую победу в виде «Я же тебе говорила». Впрочем, Сарсфилд, более преданный из волкодавов, с беспокойством поднимает бровь, но Дедушка не выдаст секрета. Ему достаточно услышать слово «превосходен» — и, как говорили в те времена, шерсть у него на загривке встает дыбом.
— Превосходен? В чем это он превосходен?
Он очень не хочет, чтобы это слово было произнесено вслух, не хочет его слышать. То, что Суейны никогда, никогда, ни в коем случае не хвалят друг друга открыто и что им становится неудобно, когда они слышат, как другие хвалят их, — это уже стало афоризмом. Суейны хотят, чтобы их дети были превосходны, превзошли превосходное и остались незаметными.
Но в то же время Дедушка лишь в крайнем случае стерпит, если кто-нибудь скажет, что превосходство Вергилия пришло со стороны Киттерингов. Достаточно того, что Бабушка выиграла уже три раза.
— Во всем. Превосходен во всем. — Из-за своего высокомерия, какое Флобер назвал froideur
[218], а в семейке Броудеров эту черту характера надо бы обозначить как Стервозность Класса А, Бабушка не может не добавить: — Это у него от моего отца.
Не успела последняя фраза выйти из ее уст, а Дедушка уже идет к двери на своих горячих подошвах.
— Вергилий! Вергилий, спускайся!
В Эшкрофт Хаус два этажа. (Теперь в том доме живет застройщик, но, как говорит Маргарет Кроу, он «сам себя разорил до банкротства».) Комнаты наверху слишком большие для детей, и в комнате Вергилия кровать и стол стоят у противоположных стен.
— Вергилий!
Мальчик поднимает голову от Теннисона
[219] (великолепная книга в красном переплете и с золотым обрезом, Книга 444, «Произведения Альфреда Теннисона», Кигэн Пол, Тренч и Ко., 1 Патерностер Сквер, Лондон, внутри которой есть закладка с рекламой «Любое Количество Книг, 56 Чаринг Кросс Роуд»). Вергилий читает «Королевские идиллии»
[220]. «Там я также созерцал Экскалибур
[221], который держали перед ним на его коронации, меч, который поднялся из лона озера». Но когда отец зовет мальчика по имени, сердце Вергилия подпрыгивает. Он обладает очарованием маленького мальчика и устремляется вниз по большой лестнице. Он открывает и быстро закрывает дверь в Гостиную, тем самым высасывая из камина большое чистилищное облако дыма, окутывающее его родителей.
Бабушка Маргарет стреляет из пульверизатора.
— Расскажи-ка мне о Школе, Вергилий. Как идут дела? — спрашивает Авраам.
Мой отец понятия не имеет, что он — пушечное ядро. Он понятия не имеет, что им заряжают пушку, готовясь выстрелить в его мать.
— Хорошо.
— Хорошо?
Вергилий кивает.
— Мне там нравится.
Он улыбается — у него очаровательная улыбка большеглазого мальчика, которую я буду видеть у Энея.
— Ясно.
— Кажется, он очень хорош в латыни. Так мистер Фиггс говорит, — вмешивается Бабушка. У нее такая манера говорить о вас, которая заставляет вас казаться где-то в другом месте. Она делает паузу, прежде чем бросить в окно шепотом: — Точно так же хорош, как мой отец.
