– Не придавай Аллаху сотоварища. В вашей религии нет такого правила?
– Есть. Но Бурко действительно новый Иисус Христос.
…
– Отложи пистолет. Возьми пиалу. И послушай, что я тебе расскажу.
…
– У меня рак, Салахуддин.
…
– Точнее, у меня был рак. Я съездил в Израиль, хотя не люблю эту страну, лег в клинику. Четвертая стадия, ничего нельзя было сделать, и это подтвердили мне три врача. Три. Бурко все сделал за сутки. Рака больше нет.
– То есть как – сделал за сутки? Что вы такое говорите?
Майснер поднял палец вверх.
– Мы прокляты, Салик. Мы прокляты верховным божеством, мы изгнаны из рая и никак не можем туда вернуться. Вечная жизнь не для нас, мы обречены жить и умирать в мучениях. И знаешь, что нас ждет там?
?
– Ничего! Ни-че-го.
Майснер сардонически захохотал. Салахуддин попытался вспомнить дуа, оберегающее от шайтанов, и не смог.
– Бурко придумал лекарство. Лекарство от всех болезней. Один укол – и все, нет больше рака. Я проверил это на себе.
Салахуддин кашлянул… горло пересохло несмотря на чай.
– Он солгал вам, Борис Львович. Это происки шайтана.
– Нет, он не солгал. Те же три врача подтвердили, что рака больше нет. Они подумали, что оборудование ошиблось, но я знаю, как было на самом деле. Мне сделали укол, и рака больше не стало. Понимаешь, не стало. Теперь можно будет лечить все что угодно – рак, СПИД, все что угодно. Все болезни! Бурко станет продавать это лекарство, и он станет богаче, чем Билл Гейтс! Влиятельнее, чем Путин и Трамп, вместе взятые! Он не дарит надежду, он дарит людям новую жизнь! Понимаешь?
– За что убили Лом-Али?
Майснер схватил руку Салахуддина.
– А какая разница? Какая разница, Салик, за что его убили. Мы на пороге нового времени, когда люди перестанут умирать от болезней! Что значит твой автомат перед этим? Что значит чеченская месть по сравнению с этим!?
Салахуддин оттолкнул руку Майснера.
– Бурко – лжец. Он колдун и одержим силами зла. Не слушай его, ибо он ложь и отец лжи! Не слушайте его!
– Ты ничего не понимаешь, – Майснер говорил все быстрее, – ты ничего не понимаешь, потому что еще мал. Бурко создал то, благодаря чему он станет владеть всем миром. Больные получат исцеление, как в Библии. Никто больше не будет умирать.
– А мой брат? В чем он-то был виноват?
– Какая разница?
…
– Какая разница, Салик, в чем? Мало ли людей было убито, он отдал свою жизнь за то, чтобы жили другие.
Салахуддин схватил пистолет и направил его на Майснера.
– Чушь!
…
– Он умер, потому что его жизнь отняли! Теперь я отниму жизнь того кто это сделал! Я убью Бурко!
– Нет!
Салахуддин встал со своего места, демонстративно бросил на стол тысячу рублей – по-чеченски это означало выражение презрения, расплатиться за стол, за который ты был приглашен. Сплюнул и пошел на выход.
– Подожди!
За спиной раздались шаги.
– Подожди, Салик…
То, как звучал голос Майснера, заставило Салахуддина обернуться – он увидел, как Борис Львович торопится за ним, весь красный.
– Борис Львович.
– Подожди…
Майснер схватился за косяк и стал оседать. Салахуддин смотрел на это в каком-то оцепенении.
– Подожди… подожди… не надо…
Руки Майснера отказали, он упал на пол, стукнувшись, и это вывело Салахуддина из оцепенения. Он бросился к Майснеру…
– Таблетки! Таблетки – где?!
– Салик… не надо… не надо… Салик.
– Шайтан вах…
Салахуддин бросился в кабинет… пиджак на стуле… карманы… нет, не там. Ключи… может быть, в ящиках стола… шайтан, все ящики стола заперты, что и следовало ждать от Майснера. Где еще… ничего нет. Ничего…
Графин… стакан воды.
С графином он выбежал в коридор и понял, что Майснер умер. У него был остановившийся взгляд и синие губы.
О, Аллах…
Салахуддин ни разу не сомневался – то была кара Аллаха. Борис Львович посмел приравнивать себя к нему, точнее не себя, а Бурко, но сказано же – не придавай Аллаху сотоварища! И сказано – Аллах скор в расчете.
Вот он и покарал…
Салахуддин пытался вспомнить дуа, чтобы кара Аллаха не постигла и его, но губы не слушались, а мозг отказывался подбирать нужные слова.
Салахуддин поставил графин, присел, проверил пульс. Пульса не было…
Мертв.
Надо, наверное, читать какую-то молитву… но Борис Львович не мусульманин, какую молитву ему читать?
И что будет теперь с ним? А что, если подумают, что это он убил Майснера?
Да, сердечный приступ, но отец предупреждал, что за Майснером очень серьезные люди стоят и проверять они будут тщательно. А проверив… это не суд, Уголовного кодекса и адвоката не будет…
Мозг выдал первую здравую мысль за все время. Надо сделать все как было, чтобы никто не заподозрил.
Он осторожно взял графин и стакан, отнес, как было. Протер платком все как мог. Осмотрелся… надо еще на кухне прибрать, свой прибор даже помыть, и тогда никто ничего не заподозрит.
Борис Львович все равно старый, можно было ждать инфаркта.
Он вышел в коридор, пошел… но уже у самой кухни он услышал звук, от которого волосы стали дыбом а сердце пустилось в пляс.
М-м-м-м…
Жив.
– Борис Львович!
Майснер ворочался на полу, пытаясь встать. Салахуддин бросился к нему, чтобы помочь подняться, довести до кровати, и… наверное, Аллах спас – он не упал перед ним на колени, не попытался взять его за руку… иначе было бы все кончено.
В детстве мать читала им сказки про Жоьру-бабу
[10]. Это были добрые и нестрашные сказки. Потом Лом-Али узнал несколько других, страшных сказок и когда мать уходила, он рассказывал им эти сказки. Про колдунью-Хежу. Про оборотня Гам. Про Черного Хожу. Про одноглазого великана Берза-Дог. Лом-Али рассказывал страшно для того, чтобы напугать сестренку, придумывая все новые и новые страшные подробности. И он тоже боялся, хотя как мужчина не мог это показывать.
И вот сейчас – Салахуддин смотрел в ужасные, неживые глаза нежити, как из сказок.
Глаза были какими-то белесыми, как будто подернутыми пленкой и немигающими.
– Прибегаю к защите Аллаха, могущественного, достохвального, у которого нет сотоварища, от злых козней шайтана! – выкрикнул Салахуддин и стал читать первую суру вслух.
