Наиболее трудным было положение с маслом и молоком. Летом пресса начала сообщать о перебоях в масляной торговле, у лавок стали выстраиваться очереди. 13 сентября “Финляндская газета” описала такой случай: в очереди за билетами в Финский театр стояли две старушки, обсуждавшие цены на продукты. Как выяснилось, они пребывали в абсолютной уверенности, что стоят за маслом, и очень удивились, что в городе могут быть очереди за чем-то ещё.*347
6 октября вопрос о масляной торговле обсуждался специальной комиссией городских уполномоченных. Перед ними выступил председатель продовольственной комиссии финляндского сената М.М. Боровитинов. Он предлагал либо повысить максимальные цепы, либо совсем отказаться от них. Комиссия предпочла первый вариант. С 9 октября масло I сорта можно было продавать по 5 марок за 1 кг, II сорта — по 4,5, III — по 3,7.*348 Однако ожидаемого оживления поставок достигнуто не было. Газетные заметки всё больше напоминали сводку боевых действий: “За последнюю неделю сентября “Валио” не продала частным потребителям ни 1 кг масла”;
“В понедельник фирма “Валио” получила 35 бочонков масла, которое было распродано в течение нескольких часов привилегированным покупателям”.*349 В конце октября и ноябре положение не изменилось, а 19 ноября продовольственная комиссия постановила ввести карточную систему на масло, сохраняя при этом и свободную торговлю им.*350
К началу ноября исчезло из продажи молоко. Поэтому в лавках его стали выдавать по 0,5–1 литру на семью в день.*351 Две недели спустя газета вновь отметила недостаток молока, сливок и сыра в городе*352, а 2 декабря в заметке прозвучали такие строки: “Вопрос о молоке становится всё более критическим…”.*353 Примерно в это же время появились слухи о скором введении молочных карточек.*354 Впрочем, они так и не подтвердились.
18 октября сахарные заводы из-за недостатка сырья поставили магистрат Гельсингфорса в известность о том, что до 1 ноября сахар будет отпускаться “лишь тем учреждениям, кои не могут обойтись без него”. Также заговорили о карточках на сахар.*355 Неделю спустя стали появляться новые слухи о возможных нормах распределения. В Гельсингфорсе они составляли 1 кг, в остальных городах Финляндии — 800 г, в деревнях — 500 г на человека. В ноябре было помещено официальное объявление, что 25 октября сенатом образован Центральный Сахарный комитет во главе с Г.Р. Снельманом, который и будет заниматься распределением сахара.*356
На остальные продукты карточная система и централизованное распределение не распространились. Однако уровень цен вырос по сравнению с 1915 г. Это коснулось даже картофеля и рыбы — сказались продолжающаяся морская война и холодное с заморозками лето.
Что касается промышленной продукции, то здесь наиболее стремительно дорожало мыло, ткани, табачные изделия и керосин. Летом мыло за месяц подорожало на 18 пенни за 1 кг и стоило 1,3 марки. Через год эта сумма составляла 2,4 марки.*357 Черное сукно увеличилось в цене в более чем 4 раза, полотно — на 44 %. Хлопчатобумажные ткани возросли в цене на 62,5 %, причем только в июле 1915 г. их стоимость повысилась на 20 %, а в мае 1916 г. — ещё на 7,5 %.*358 Цена табачных изделий возросла к октябрю 1916 г., по сравнению с довоенной, на 90 %. Цена керосина — на 55 % к январю того же года.*359
На “Петропавловске” в минуты отдыха
Дороговизну ощутили на себе и нижние чины, и офицеры. Так в письме жене от 25 сентября 1915 г. вахтенный офицер крейсера “Рюрик”, стоявшего в Гельсингфорсе, лейтенант А.И. Рогозин упомянул: “Вчера был в городе, все страшно дорого, на всё цены ужасно поднялись. Ограничился одним зубным порошком”.*360
Таким образом, столица Финляндского княжества представляла противоречивую картину высокой культурной активности на фоне прогрессирующего ухудшения социально-экономической ситуации, что и могли наблюдать экипажи бригады, сходя на берег.
Возможностей попасть в Гельсингфорс у матросов бригады было не так много. В будние дни зимой увольнение на берег происходило в 13.30, т. е. после обеда. Часть команды, сходившая в это время, убывала до половины восьмого вечера этого же дня. Остальные получали послеобеденный чай и с 14 ч. снова начинали выполнение судовых работ.*361 Перед ужином с линейных кораблей отправлялись те матросы, которые должны были вернуться до половины двенадцатого ночи того же дня или к 8 ч. утра дня следующего. Вообще, полагалось увольнять в день не более трети команды, при этом никто из несущих вахту в этот или следующий день уволенным на берег быть не мог.*362 Летом, в период боевой кампании, возможностей съехать было ещё меньше, поскольку корабли находились в учебных и боевых плаваниях, на них проводились ремонтные работы, погрузки топлива и боеприпасов. Увольняли на берег раз в 7-10 дней.*363
В выходные дни первая партия матросов отпускалась на берег перед обедом. Была и ещё одна возможность покинуть свой корабль до срока. Членов лыжной и хоккейной команд часто отпускали для тренировки почти на весь день. Пищевое довольствие они могли получить на камбузе в виде сухого пайка.*364 Вторая партия желающих увольнялась с 14 ч. Необходимо отметить, что в выходной день разрешалось отпускать на берег до 40 % всего экипажа. Тем же, кто остался, предлагались традиционные занятия: библиотека, кружки.
По воскресеньям матрос мог быть уволен до половины восьмого вечера (с 13 ч.), до 10 ч. вечера, чего не делалось в обычные дни, до половины двенадцатого и, наконец, до утра следующего дня.*365 Это правило подкреплялось приказом № 1 начальника бригады от 7 января 1915 г. Согласно ему, увольнять на берег нельзя было более 8 % судового состава, не считая женатых и сверхсрочнослужащих. Женатые должны были списываться 3 раза в неделю с 17 ч. до утра, а сверхсрочнослужащие — столько же, но до 22 ч.*366 Женатых на дредноутах, однако, было не столь много. На линкоре “Севастополь”, например, к началу 1915 г. насчитывалось 33 чел., жены которых жили “с командой”, т. е. в Гельсингфорсе.*367 Именно они и имели право на трехразовое увольнение. Приблизительно так же обстояло дело у англичан. При стоянке в порту женатый матрос мог списаться “через ночь”, т. е. 3–4 раза в неделю.*368 К некоторым в Гельсингфорс приезжали семьи. В подобных случаях им либо приходилось снимать комнату в городе, либо они могли рассчитывать на получение квартиры. Последнее, впрочем, было прерогативой унтер-офицеров и старослужащих. Так, в январе 1917 г. в новом доме при Свеаборгском порту квартиры получили: боцман “Петропавловска” Ф. Гадалов, унтер-офицеры “Полтавы” и “Гангута” И. Усков и Н. Тындриков, санитарный кондуктор “Севастополя” П. Баранов.*369 Офицеры в этом смысле не являлись исключением. Те, чьи семьи жили в Гельсингфорсе, снимали квартиры, могли ночевать на берегу, но только при условии отсутствия вахты в ночное время. Из-за дороговизны жизни и их число не было столь значительно. Так, осенью 1916 г. только 6 офицеров “Петропавловска” проживало в городе с семьями.*370
