— Она знала, что ты можешь лечить руками? — тихо спросил
Данте, помогая Тесс справиться с волнением.
— Да, знала. Я лечила ее синяки и переломы. Она кричала и
обвиняла меня в том, что у отчима случился сердечный приступ. Думаю, мать
винила меня во всех несчастьях своей жизни.
— Тесс, ты ни в чем не виновата. Ты же знаешь это.
— Да, сейчас я это знаю. Но в тот момент я была так
напугана. Я не хотела причинять ей боль и делать еще более несчастной. Она
требовала, и я спасла его. Я запустила его сердце и устранила блокаду. Он
ничего этого не знал, а мы ему не говорили. А через три дня я поняла, какую
ошибку совершила.
Тесс закрыла глаза и перенеслась на девять лет назад.
Собираясь заняться лепкой, она вошла в сарай в поисках стеки. Подставила
стремянку к стеллажу надеясь разыскать инструмент на верхней полке, случайно
задела маленькую деревянную коробку и столкнула ее локтем на пол.
Из коробки высыпались фотографии, много фотографий. Снимки
детей разного возраста, разной степени оголенности, на многих были видны трогавшие
их в процессе съемки руки фотографа. Тесс сразу же узнала эти гадкие мясистые
руки.
Данте почувствовал, как она содрогнулась.
— Я была не единственной жертвой отчима. Я обнаружила, что
он издевался над детьми на протяжении многих лет, возможно, десятилетий. Он
оказался настоящим чудовищем, и я вернула его к жизни, чтобы он продолжал
творить свои грязные дела.
— Господи. — Данте, не выпуская Тесс из рук, слегка
отстранился и с сочувствием посмотрел ей в глаза. — Ты не должна винить себя за
это. Ты же не знала, Тесс.
— Раз я совершила ошибку, я должна была ее исправить, —
сказала она.
Данте нахмурился, и Тесс сухо рассмеялась:
— Я должна была забрать у него то, что дала ему.
— Забрать?
Она кивнула:
— В ту же ночь я оставила дверь своей комнаты открытой. Я
ждала его, знала, что он придет, я сама попросила его об этом. И он, как только
мать уснула, прокрался ко мне в комнату. Я пригласила его лечь со мной.
Господи, это было самой трудной частью моего плана — притвориться, что меня не
тошнит от одного его вида. Он растянулся на постели рядом со мной, и я
попросила его закрыть глаза, сказала, что хочу отблагодарить его за поцелуй в
мой день рождения. Я велела ему не подглядывать, а он так вожделел меня, что
охотно согласился.
Я уселась на него сверху и положила ладони ему на грудь. Вся
моя ненависть сконцентрировалась на кончиках пальцев и, словно электрический
разряд, пронзила его. Он открыл глаза, в них застыли ужас и растерянность, он
понял, что я собираюсь с ним сделать. Но было уже слишком поздно. Его тело
содрогнулось, и сердце мгновенно остановилось. Я продолжала держать ладони у
него на груди и ощущала, как жизненные силы покидают его. Я ждала еще минут
двадцать, хотела убедиться, что все кончено.
Тесс не осознавала, что слезы текут по ее щекам, пока Данте
не вытер их рукой. Она покачала головой, горло сдавило, и ей было трудно
говорить.
— В ту же ночь я уехала из дома. Перебралась к друзьям в
Новую Англию, жила у них, пока не окончила школу и не смогла начать
самостоятельную жизнь.
— А твоя мать?
Тесс пожала плечами:
— Мы с ней больше не общались. Она не пыталась разыскать
меня, и честно говоря, я была этому рада. А несколько лет назад она умерла, как
я понимаю, от цирроза печени. Все это время я хотела забыть ту ночь и то, что я
сделала.
Данте снова прижал ее к себе, и Тесс не сопротивлялась,
растворяясь в тепле, исходившем от его тела, освобождаясь от кошмара прошлого.
Рассказать было непросто, но сейчас она чувствовала невероятное облегчение.
Господи, она так устала нести этот груз, прятаться и винить
себя.
— Я пообещала себе никогда больше не пользоваться своими
способностями. Это мое проклятие. Теперь ты меня понимаешь?
Тесс не сдерживала слез. В объятиях Данте она чувствовала
себя защищенной. Его тихие слова успокаивали ее.
— Ты не сделала ничего плохого, Тесс. Такие ублюдки не
должны жить на свете. Твоими руками вершилось правосудие, и ты не должна винить
себя за это.
— Ты не считаешь меня чудовищем? Не думаешь, что я ничем не
лучше его, если смогла так хладнокровно убить?
— Нет. — Данте взял ее за подбородок и посмотрел в лицо. —
Тесс, я считаю тебя смелой. Ангелом мести.
— Я ненормальная.
— Нет, Тесс, неправда.— Данте наклонился и нежно поцеловал
ее. — Ты восхитительная.
— Я трусливая. Ты верно заметил, я всегда убегаю. Это
правда. Я так боялась и так долго убегала. Даже не знаю, смогу ли я
когда-нибудь остановиться.
— Беги ко мне, — сказал Данте, не сводя с нее напряженного
взгляда. — Я знаю о страхе все. Он и меня мучит. Помнишь тот приступ, что
случился со мной у тебя в клинике? Он не имеет никакого отношения к болезни.
— А что же тогда это было?
— Смерть, — холодно ответил Данте. — Сколько я себя помню,
меня всегда преследовало это видение — последние минуты моей жизни. Я вижу и
ощущаю, как умираю, как будто это происходит на самом деле. Я переживаю свою
смерть, я знаю, как это произойдет. Это моя судьба.
— Судьба? Откуда ты можешь это знать?
Данте криво усмехнулся:
— Моя мать предвидела смерть моего отца и свою задолго до
того, как это случилось. Ее предсказания сбылись. Она знала, но ничего не могла
изменить. Всю жизнь я пытаюсь убежать от собственной смерти, и так будет до
самого конца. Я отказываюсь от всего, что могло бы замедлить мой бег, заставить
меня по-настоящему захотеть жить. Я никогда не разрешал себе испытывать чувства
к кому бы то ни было.
— Да, испытывать чувства опасно, — произнесла Тесс. Она не
вполне представляла, какую боль носил в себе Данте, но ощущала, что у них много
общего. Оба одиноки, оба привыкли плыть по течению. — Я не хочу привязываться к
тебе, Данте.
— Господи, Тесс, я тоже не хочу привязываться к тебе.
Не отводя взгляда, он наклонился и поцеловал ее, нежно и
почтительно, словно благодарил за что-то. Данте разрушил стену, за которой она
пряталась много лет, и вот теперь Тесс стояла перед ним совершенно беззащитная.
Она ответила на поцелуй, мечтая о продолжении. Одиночество заморозило Тесс, и
теперь ей требовалось все тепло, которое Данте мог дать.
— Отнеси меня в постель, — прошептала она, касаясь губами
его губ. — Пожалуйста, Данте...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Чейз возвращался домой через черный ход, не хотел, чтобы его
видели таким разъяренным и забрызганным кровью. Элиза была наверху. Он слышал
ее тихий голос, она о чем-то беседовала с Подругами по Крови в гостиной на
втором этаже.
