Елена припомнила, что и сама видела Эдгардо в ту пору, когда он болел.
— Я видела его в детской кроватке, она стояла не в спальне, а в другой комнате, и там возле него сидела мать. Он был очень маленький, на вид я дала бы ему не больше года.
— Как вы думаете, — спросил следователь, — мальчику грозила смерть?
— Ну, мать его плакала, она боялась за его жизнь, и я решила, что ребенок умирает. Тем более он лежал совсем неподвижно, с закрытыми глазами.
Елене нашлось что рассказать и о событиях, случившихся за те три месяца в конце 1857 года, когда Анна работала у нее в доме. Анна никогда ни словом не упоминала о том, что крестила одного из детей Мортара, но «четыре или пять раз ходила в монастырь Сан-Доменико, куда ее вызывал какой-то человек из церкви». Елена из любопытства спросила Анну, чего от нее хотят. Та ответила, что «отец-инквизитор пообещал ей приданое». А после последнего из тех посещений, добавила Елена, «она уверяла меня, что ее заставили поклясться и пообещать, что она никогда больше не будет жить с евреями»
[310].
Спустя три дня следователь вызвал второго лейтенанта Агостини. Карбони предстояло впервые встретиться с человеком, который отвозил Эдгардо в Рим. В записях показаний, которые Агостини давал шефу полиции Курлетти непосредственно перед арестом инквизитора, мало что говорилось о поведении самого мальчика. Отец Фелетти, рассказывая о безмятежном расставании Эдгардо с родным домом и его набожном настрое во время поездки в Рим, уверял, что Агостини подтвердит его слова. Теперь Карбони не терпелось услышать, что же скажет сам полицейский.
Похоже, Агостини чувствовал себя неуютно в комнате для допросов болонского полицейского управления. Он сказал, что уже обо всем свидетельствовал в Ченто и рассказал в тот раз все, что знает. Но следователь попросил его рассказать, как вел себя Эдгардо в тот июньский вечер, когда его забирали из дома.
— Он был очень огорчен, — ответил Агостини. — Когда Сорчинелли [другой полицейский] посадил его в карету, к окну подошел еврей, кажется, его фамилия — Витта, и сказал мальчику, что поедет за ним следом в другой карете, вместе с мамой и папой. С другой стороны, отец-инквизитор снабдил меня большим запасом сладостей и игрушек, чтобы было чем успокоить ребенка во время поездки, когда он будет спрашивать о родителях.
— Мальчик ни разу не плакал? — спросил Карбони.
— Ни разу.
Перед этим Карбони опрашивал Антонио Факкини — прохожего, случайно ставшего очевидцем увода Эдгардо из дома. Это Факкини с грустью заметил, что надо было бы сбегать за друзьями и потом всем вместе догнать уезжавшую карету и отбить мальчика у полицейских. Он отчетливо помнил, что, когда мальчика запихивали в карету силой, тот закричал, а один полицейский зажимал ему рот рукой. Следователь спросил Агостини, правда это или нет.
«Я знаю, что кричал его отец, — ответил Агостини, — я слышал его из кареты, потому что дверь была открыта. Но с того времени, как я отправился вместе с мальчиком в путь, он ни разу не заплакал до самого Рима».
Карбони очень хотелось проверить рассказ инквизитора о том, что шестилетний мальчик выказывал большое желание посещать церкви по пути. «Во время поездки и когда вы делали остановки в разных местах, — спросил он, — мальчик когда-нибудь просил вас куда-нибудь его отвести?»
В Фоссомброне [вспоминал Агостини] мы ночевали в полицейских казармах, а назавтра был День святого Петра. Увидев, что все полицейские идут на мессу, мальчик выразил желание тоже пойти за ними, ведь я сам тоже собирался идти на мессу. Я взял его с собой. А из Фоссомброне до Рима с нами в карете ехали две довольно набожные женщины. Когда они услышали от меня необычную историю этого мальчика, они стали уделять ему внимание, и научили его молитве Ave Maria, и еще что-то зачитывали ему из благочестивых книжек… Поэтому во время разных остановок по пути в Рим мальчик просил меня сводить его в церковь, и тогда или я, или те женщины шли с ним туда.
Наверняка вспомнив о словах Момоло, который рассказывал, что мальчик звал родителей и просил полицейского дать ему мезузу, Карбони спросил:
— А мальчик никогда не упоминал о своей вере, в которой был воспитан?
— Ни разу, — ответил Агостини.
— Он ни разу не просил дать ему какой-нибудь предмет, связанный с его религией?
— Нет.
— А между тем мне рассказывали, что во время поездки он постоянно спрашивал, где его родители, и просил дать ему «мезузу» — это нечто вроде иудейского талисмана. Это не так?
— Нет, ничего такого не было.
Тогда следователь спросил, чем Агостини может объяснить желание мальчика посещать все эти церкви?
«Я бы сказал, он ходил туда просто из любопытства, а может быть, под влиянием тех двух попутчиц»
[311].
В тот же день судья Карбони получил новость, которой с нетерпением ждал. Хотя он уже опросил Момоло Мортару, у него до сих пор не было возможности выслушать вторую потерпевшую — Марианну Мортару. Момоло, давая показания, сообщил, что его жена, прикованная к постели последние три месяца из-за непроходящего недомогания, вызванного разлукой с сыном, не может приехать в Болонью. Единственный способ получить ее свидетельство — это попросить туринскую полицию выслушать ее показания. Хотя до присоединения Болоньи к Сардинскому королевству оставалось еще несколько недель, отношения между судами Болоньи и Турина были хорошими и можно было рассчитывать на сотрудничество.
И все же поначалу казалось сомнительным, что местным властям удастся опросить ее. В ответ на вызов из туринского суда для дачи показаний врач Марианны прислал письмо, в котором обрисовал неутешительную картину:
Серьезная болезнь, которой страдает синьора Марианна Мортара из Болоньи… перешла в чрезвычайно опасные фазы, так что временами ее жизни угрожала опасность. И эти фазы случаются именно тогда, когда те или иные обстоятельства напоминают ей о катастрофе, постигшей ее семью (о жестоком похищении ее сына). Поэтому, как ее врач, не раз имевший случай наблюдать ее терзания, которые оставляют ее совершенно слабой и изможденной, я настоятельно советую [вам] как можно меньше касаться всего того, что лежит в основе ее прошлых несчастий, и делать это лишь с величайшей осторожностью, если вы не хотите обострить ее роковую болезнь
[312].
Получив такое предупреждение, двое следователей туринского суда отправились на следующий день с визитом к сраженной горем матери Эдгардо, надеясь, что она все-таки сможет дать показания, не вставая с постели. Их уже проинструктировал Карбони: он выслал подробный пересказ всех полученных на тот день свидетельств и особо отметил те моменты, по поводу которых показания Марианны были бы наиболее ценны.
