Одетт прививала мне любовь к искусству: музыке, живописи… С шести лет я начал рисовать. Я был художником-самоучкой, многие говорили, что у меня настоящий талант. Я рисую странные картины, которые немногие способны понять. Годам к пятнадцати я твердо решил стать профессиональным художником и даже думал выучиться на иллюстратора или графического дизайнера. Одетт сказала, что мне совсем не обязательно оканчивать какой-нибудь университет, чтобы рисовать. В восемнадцать у меня была персональная выставка.
Что касается музыки, то тут все немного иначе. Одетт решила, что у меня превосходный голос и я прекрасно буду смотреться на сцене. Уже в семь лет ко мне начал приходить преподаватель музыки. Мне ставили вокал и учили играть на скрипке и арфе. В четырнадцать лет я сам научился играть на гитаре и барабанах.
Тогда же я начал сочинять свои первые стихи, а чуть позже – музыку к ним. Так появились мои первые песни.
Я с ненавистью вспоминаю гребаную школу. Сразу же после моего появления там вокруг меня образовалось облако сплетен. Они обсуждали меня, мою одежду, манеру разговаривать, семью, что я покупаю, во что играю и даже что ем. Мне это действовало на нервы. Из-за того, что со мной никто не общался, я приносил в школу всякие сладости: конфеты, шоколадки и жвачки – и давал их тем, с кем хотел дружить. Но это не срабатывало. Они брали их, но продолжали обзываться. Когда я понял, что все бесполезно, то начал брать с собой игрушки и разговаривать с ними. Меня стали травить с большей силой.
В том возрасте я был очень худым, загорелым, у меня были густые светлые волосы и эльфийское лицо, а голос только начал ломаться. Я был похож на существо неопределенного пола: то ли мальчик, то ли девочка. А еще я любил представляться разными сказочными именами, что вводило людей в заблуждение. Однажды я услышал, как мама моей одноклассницы тихо спросила ее: «А кто это? Мальчик или девочка?».
Чуть позже у меня появился друг, Антуан, замкнутый паренек, который тоже ненавидел своих одноклассников. Мы везде ходили вместе. Я постоянно придумывал какие-то странные сказки и заставлял его верить в них. У нас был свой, воображаемый, мир. Правда, существовала единственная проблема: его родители меня на дух не переносили. Когда я дарил ему подарки на какие-то праздники, они заставляли его возвращать их мне.
Вскоре Антуан переехал с родителями в другой город. Я опять остался наедине с собой и с насмешками одноклассников. Когда Одетт узнала о том, что надо мной все издеваются, она сказала, что они и ногтя моего не стоят, и записала на борьбу. Правда, очень скоро она поняла, что это было ошибкой: на тренировках я вел себя слишком агрессивно, да и нельзя было забывать о моих проблемах с сердцем.
С двенадцати лет я не вылезал из больниц. За год я перенес три операции. Голова постоянно кружилась, от вида еды меня тошнило, сердце болело, а во всем теле было такое неприятное ощущение, будто меня несколько раз переехал грузовик. Эти три года были самыми отвратительными. Но бабушка с дедушкой ни на секунду не оставляли меня.
Когда пора бесконечных операций закончилась и я вернулся домой, то в школу больше не ходил. Бабушка решила, что это ужасное место для такого ранимого мальчика, как я. В переходном возрасте я стал настоящим чудовищем, который постоянно закатывал истерики, наносил себе порезы, рыдал и бился о стены. Одетт целыми днями рыдала, а мне хотелось общения с ровесниками.
В Интернете я завел себе личный дневник, в котором рассказывал о своей несчастной жизни. У меня появились виртуальные друзья. От скуки я покрасил волосы в черный цвет с синим отливом, выстриг густую челку и сделал несколько проколов. Увидев это зрелище, Одетт даже не нашла сил разговаривать со мной. А дед вдруг решил, что общение со сверстниками меня спасет.
Я с радостью отправился в новую школу, но очень скоро пожалел об этом. Мне даже лень рассказывать о тех вечных издевательствах, которые я терпел. А потом, после того самого инцидента, меня упекли в детский психиатрический центр.
Я повзрослел, немного наладил отношения с матерью, стал общаться с младшими братом и сестрой. Мы переехали, и я поступил в частный лицей в Париже. В шестнадцать лет я прошел кастинг в свой первый фильм. Меня утвердили на главную роль, которая стала для меня настоящим прорывом. У меня появились поклонницы, предложения работы. Одетт говорила, что я очень талантливый и актер от бога. В семнадцать я создал свою группу, которая тоже имела популярность среди моих ровесников. Родные очень гордились мной.
Сейчас мне двадцать три, я постоянно попадаю в какие-то ужасные ситуации, причем по своей же вине, иногда лежу в психушках, продолжаю заниматься своей карьерой, сходить с ума и считать дни до смерти, стараясь не думать о своем заболевании.
Я взглянул на Одетт.
– Не переживай, все будет хорошо. Я вылечусь, ты же сама это говорила.
Мы посидели еще минут десять в полной тишине. А потом я отправился в свою комнату.
#ГЛАВА_44
Я сидел в холодном больничном коридоре, ожидая своего врача, который о чем-то разговаривал с Одетт. Больницы мне безумно надоели. Нервно постукивая пальцами по телефону, я ждал приговора. Я не знал, зачем меня рано утром притащили на обследование.
Наконец-то из кабинета вышли бабушка и врач.
– Маэль, зайди ко мне, нужно поговорить, – спокойным тоном сказал доктор.
Я неуверенно пожал плечами и вошел в ярко освещенную комнату.
– Присаживайся. – Рукой он указал на стул, стоявший перед ним.
В кабинете повисла трагическая пауза. На мгновение мне показалось, что они собираются сказать, что я скоро умру. От таких мыслей мне стало и тревожно, и смешно одновременно.
Врач медленно перебирал какие-то документы. Вдруг он тяжело вздохнул и поднял свой усталый взгляд на меня. Я тут же выпрямился и приготовился его слушать.
– Маэль… – многообещающе начал он. – У нас возникла небольшая проблема… Понимаешь… Как бы тебе это сказать… Тебе нужна срочная операция. И чем быстрее, тем лучше.
Операция? Прекрасно! Для полного счастья мне осталось только сделать операцию.
– Ну и зачем? – Я раздраженно закатил глаза.
– Без этой операции в твоем сердце могут произойти необратимые изменения, которые повлияют на твое здоровье и дальнейшую жизнь.
– Охрененно. Так и скажите, что без этой операции я сдохну.
Мой взгляд упал на Одетт, которая явно переживала и не знала, что сказать.
– Маэль, ты ведь уже не ребенок. Это очень важная операция, без которой ты, возможно, не выживешь.
Я молчал и яростно сверлил взглядом маленькое зеленое растение, стоявшее на столе. Как бы я хотел оказаться этим цветком. Здоровым и цветущим. Просто стоять на столе и наблюдать за теми, кто скоро может умереть.
– Маэль, милый, ну ты же сам понимаешь, что это очень важно… – начала ворковать Одетт, что очень меня взбесило.
