Уставшие дети спали как убитые, крик тетки их ничуть не потревожил. Глафира искренне позавидовала детскому сну. Нашарив в рюкзаке припрятанную пачку сигарет, она вышла на улицу и, остановившись на крыльце, вдохнула свежий воздух. Тут же закашлялась – на улице отчаянно воняло. Небольшая куча справа от крыльца зашевелилась, и Глафира снова чуть не заорала от ужаса.
– Не бойся, девочка, это я, – заскрипел давешний бомж. – Я утром уйду, тут переночую тихонечко и пойду себе, тебя не трону.
– Я и не боюсь, – успокаиваясь, ответила Глафира и присела на крыльцо. Усталость притупила все чувства. Ну убьет он ее, хуже уже не будет.
Щелкнув зажигалкой, она закурила. Бомж вылез из-под кучи одеял, которые, по всей видимости, служили ему переносным домом, и тоже сел. Потянул носом, принюхиваясь к дыму. Глафира молча протянула ему сигарету и зажигалку.
Тот щелкнул и с удовольствием затянулся:
– Вот спасибо тебе, доченька, тыщу лет не курил.
– А как вы тут очутились? – В целом ей было все равно, вот только призраки из сна снова начинали тянуть к ней щупальца, и песнь ночной птицы грозила обернуться криком горящей заживо женщины.
– Да как. – Старик сделал еще одну затяжку, и в слабом оранжевом огоньке Глафира разглядела седую бороду и усы, в которых застряли крошки. – Я местный, родился тут, потом уезжал на заработки, а как здесь агрокомплекс открыли, так вернулся. Ветеринар я вообще-то. Всю жизнь в работе, а на старости лет дернуло меня жениться. Взял женщину, вдову, из города. Вроде хорошая, приличная, дочка уже взрослая. Подумал: что одному на старости лет куковать? А потом заболел, пневмония у меня приключилась, она проведывать пришла и какую-то бумагу дала подписать, мол, что-то там с оплатами и домом надо было решить. Ну я и подписал. А потом как вышел – нет моего дома, и жены нет. Я ей доверенность подмахнул, а она дом и продала быстренько.
– Вот стерва! – искренне изумилась Глафира.
– Это я дурак, – крякнул бомж, – походил-походил, попробовал правду искать, да где ее найдешь у нас? Вот соседи и надоумили, говорят, дом Никифоровны пустой стоит, поживи там пока. Я тут огород разбил небольшой, с него и кормился, ну а в доме жил. Ты не смотри, что я такой, я вообще человек приличный, с высшим образованием. Только после всего как-то руки у меня опустились. Даже зубы не смог себя заставить чистить, вот все и растерял.
Докурив сигарету, он аккуратно затушил ее и спрятал бычок в карман. Некоторое время они сидели молча, разглядывая молодой месяц, выглянувший из-за туч.
– А у тебя что приключилось? – поинтересовался старик.
Глафира тяжело вздохнула: началось. Естественно, в селе вопросы неизбежны.
– Муж-садист, – коротко ответила она, но последнее слово буквально утонуло в надсадном кашле, донесшемся из дома. Энтони. К температуре добавился кашель. Глафира встала и, не говоря ни слова, вошла в дом. Подошла к спальному мешку, в котором уложила Энтони вместе с Мэри, попробовала голову – горит. Снова обругала себя: еще и сестру заразит, надо было его отдельно положить! Что же делать?
Сделав круг по комнате, она снова вышла на улицу. Бомж по-прежнему сидел на своих одеялах и смотрел на луну.
– Малец приболел? – сочувственно поинтересовался он.
– Да, а я лекарств не взяла, – честно ответила Глафира, – торопились уехать.
К глазам снова подступили предательские слезы. Старик завозился, покряхтел и с трудом поднялся:
– Жди здесь. – Он заковылял к ограде.
– Не надо никого будить! – окликнула его Глафира, еще не хватало все село поднять на ноги.
Но тот оставил ее просьбу без ответа, скрипнула калитка, и он растворился в ночи. Несколько минут спустя послышался слабый стук и голоса, а вскоре новый знакомый вернулся с чайником, несколькими пакетиками чая, бутылочкой с жаропонижающим сиропом и банкой малинового варенья:
– Сейчас воды в колодце наберу и чай поставлю, а ты пока лекарство дай, а потом будешь чаем с малиновым вареньем поить. Оно у Фоминичны знатное. Через пару дней будет сынок огурцом скакать.
Глафира не стала спорить, кивнув, взяла лекарство.
– Спасибо!
Она вернулась в дом, дала Энтони порцию сиропа, указанную на упаковке, и снова вышла во двор, где бомж уже развел небольшой костер и колдовал над чаем. Она прислонилась к косяку и внимательно посмотрела на деда:
– Зовут-то вас как?
– Григорий Антоныч, но все по отчеству кличут.
– Бабушкина летняя кухня цела еще? – поинтересовалась Глафира.
– Цела, – кивнул Антоныч, – что ей сделается? Я там летом и живу.
– Так и живите дальше. Если сможете ее утеплить и перезимовать, – неожиданно предложила Глафира.
Антоныч поднял седую голову и уставился на странную девушку – вся облезлая, словно мышь, которую потрепала кошка, руки расписаны под хохлому, только глазищи горят, в которых плещется столько боли, что даже ему, взрослому мужику, стало не по себе.
– Ты это серьезно? – кашлянув, спросил он.
– Вполне, – кивнула Глафира, – только мне помощь нужна будет. Я в этом всем ничего не смыслю, ни в огородах, ни в хозяйстве, забыла все. У меня… у меня домработница и няня были, а сейчас придется все самой. Если подсобите, так буду благодарна и денежку смогу платить. Пусть немного, но на сигареты хватит.
Антоныч кинул заварку в закипевшую воду и, прикрыв чайник крышкой, убрал его с огня.
Пожевал длинный ус, а затем снова посмотрел на Глафиру:
– Как же ты тут с дитями жить будешь? В избе ни воды, ни туалета, ни телевизора.
– А нам и не надо, – пожала плечами Глафира, – мы будем вести викторианский образ жизни. Все сами. Натуральное хозяйство, никакой техники. Так дети целее и здоровее будут.
Антоныч снова внимательно посмотрел на Глафиру и сделал несколько шагов по направлению к ней. Она слегка поморщилась от жуткого запаха, он заметил и не стал приближаться.
– Викторианский, говоришь? Это хорошо. Не знаю, кто ты и от чего бежишь, детонька, но только дам тебе совет, коль позволишь. Если хочешь быть здесь в безопасности, спрячь руки и выбрось сигареты. Здесь жизнь остановилось, и люди любят смотреть в замочную скважину. Так вот, ты постарайся, чтобы в эту скважину никто ничего не увидел. А уж если будешь доброй к людям и тебя полюбят, тогда можешь ничего не бояться. Случись что – все за тебя горой станут. А если нет… То сам черт тебе не поможет.
Ничего не ответив, Глафира посмотрела на молодой месяц. Захотелось завыть, как собаке. Кивнув Антонычу, она направилась в дом, где так и не сомкнула глаз до утра.
* * *
Данила с интересом наблюдал за отцом, развившим бурную деятельность и носившимся из угла в угол. Он понимал, что отцу здесь тесно, некуда деть кипучую энергию и привычку командовать, но что с этим делать, не знал.
