Священник был в алтаре. Церковный служка расхаживал по клиросу.
Дед сказал себе: «Во всяком случае, я не пропущу всенощную».
И он стал молиться, как и полагалось, за всех своих умерших родных.
Тем временем священник обернулся к прихожанам, чтобы благословить их. Дед обратил внимание на его странно сверкающие глаза. Удивительная вещь, эти глаза, казалось, выделили в этой толпе его, Шаттона, и замерли на нем. И вот тут-то дед почувствовал какое-то смущение.
Священник взял из дарохранительницы просфору, зажал ее между пальцами и спросил глухим голосом:
— Есть кто-нибудь, кто может причаститься?
Никто не ответил.
Священник трижды повторил свой вопрос. Та же тишина. Тогда поднялся мой дед Шаттон. Он был возмущен, что все остаются безразличными к призыву священника.
— Клянусь, господин ректор, — громко сказал он, — я исповедовался этим утром, перед тем как отправиться в дорогу, я собирался причаститься завтра, в день Рождества. Но если это вам будет приятно, я готов сейчас принять тела и крови Господа нашего Иисуса Христа.
Священник тотчас же спустился по ступеням алтаря, в то время как дед шел через толпу, чтобы преклонить колена перед оградой клироса.
— Благославляю тебя, Шаттон, — сказал священник, как только дед проглотил облатку. — Однажды рождественской ночью, когда шел такой же снег, как сейчас, я отказался пойти к умирающему, чтобы дать ему последнее причастие. Вот уже триста лет прошло с того времени. Чтобы я получил прощение, кто-нибудь из живых должен был принять причастие из моих рук. Благодарю тебя! Ты спас меня и души всех покойных, которые присутствуют здесь. До свидания, Шаттон, до свидания, до скорой встречи в раю!
И едва только он договорил эти слова, как все свечи погасли.
Дед очутился один в разрушенном здании с небом вместо крыши; он был один среди зарослей колючего кустарника и крапивы, заполонивших руины. С невероятным трудом выпутавшись из них, он оседлал свою лошадь и продолжил путь.
Вернувшись домой, он сказал жене:
— Придется тебе приготовиться к тому, что скоро ты меня потеряешь. Я уже принял свое последнее причастие. Но утешься, это причастие приведет меня прямо в рай.
Две недели спустя он умер.
* * *
В Иоаннову ночь во всех городках, деревнях, на всех хуторах Нижней Бретани разжигают tantad — тантады — костры. Когда пламень костра начнет угасать, все присутствующие становятся на колени вокруг груды раскаленных углей. И начинается молитва. Всегда кто-нибудь из старейших руководит этим. Молитва заканчивается, старейший поднимается, следом за ним и все остальные, и, выстроившись в цепочку, они начинают шагать в полной тишине вокруг тантада. Сделав третий круг, все останавливаются. Каждый поднимает с земли камень и бросает его в костер. Этот камень теперь называется Анаон.
Исполнив этот обряд, толпа рассеивается.
Как только исчезают живые, собираются мертвые — мертвые, которых притягивает огонь, мертвые, которым всегда холодно, даже в самые теплые ночи июня. Они счастливы, что могут согреться у остатков тантада. Они садятся на камни, на Анаон, оставленные специально для них. И до утра они греются.
На следующее утро живые приходят к месту вчерашнего костра. Тот, чей камень перевернулся, может готовиться к смерти в течение года.
* * *
Есть обычай приходить к костру на Ивана Купалу с цветком, который именно в связи с этим зовется louzaouen Sant-Iann — лузауан Сент-Йанн — трава святого Иоанна. Его стебель девять раз проносят над пламенем, а вернувшись к себе домой, помещают его за край какой-нибудь мебели — шкафа или буфета. Далее будет одно из двух: или он поникнет головой и высохнет, или, напротив, выпрямится. В первом случае — это знак того, что человек, сорвавший цветок, должен умереть до окончания года.
* * *
И в Верхней, и в Нижней Бретани есть обычай продавать на ярмарках золу костра святого Иоанна. Кто ее купит, тот может быть уверен, что не умрет в текущем году.
* * *
Вечером перед Днем Всех Святых, в канун праздника поминовения усопших (Goel апп Апаоп — Гоэль анн Анаон), все покойники приходят навестить живых.
* * *
Люди, которые в ночь перед Днем Всех Святых ходят из дома в дом с пением «плача по усопшим», нередко ощущают на затылке холодное дыхание Анаона — души покойного, замешавшейся в толпе.
Часто в эту ночь можно слышать, как сухие листья шелестят по тропинкам, словно под ногами невидимых существ.
Мертвые проводят всю ночь перед их праздником греясь и лакомясь в своих прежних жилищах.
Нередко люди, живущие в доме, слышат звук отодвигающихся табуреток. На следующее утро замечают иногда, что ночные посетители передвинули посуду в буфете.
На рассвете мертвые одновременно с живыми отправляются на мессу, которую служат по ним в церкви их прихода.
Однажды, когда мой отец пошел один в церковь на поминальную службу, он вдруг услышал, как кто-то позвал его: «Эй, Йанн, подожди меня». Отец обернулся, но никого не увидел. Но он узнал голос своей матери, умершей за год до этого.
* * *
Приход Плугастель-Даулас, самый большой в Финистере, разделен на несколько братств (breriez — брериез). Вечером перед Днем Всех Святых, после поминальной службы, члены каждого братства собираются у одного из них, чтобы исполнить следующий ритуал.
Кухонный стол покрывают скатертью, на которую выкладывается большой каравай хлеба, испеченный в доме хозяина. В середину каравая помещают маленькое деревце, на каждой ветке которого висит красное яблоко. Все это закрывают белым полотенцем.
Члены братства рассаживаются вокруг стола, и хозяин дома, как лицо официальное, начинает читать молитвы, ему вторят все остальные. Прочитав молитвы, хозяин снимает полотенце, разрезает каравай на столько кусков, сколько членов в братстве, и начинает продажу этих кусков по два, четыре и даже по десять су за каждый. Тот из членов братства, кто не купит «хлеба душ» (bara ап Апаоп — бара ан Анаон), рискует навлечь на себя гнев покойных родственников. И ни в чем больше не будет ему удачи.
Собранные таким образом деньги предназначены на оплату поминальных служб. А что касается дерева с красными яблоками, символа братства, чье имя оно носит, то человек, которому поручается поставить каравай хлеба в следующем году, с наступлением ночи приходит за ним и располагает на нем яблоки по-своему до тех пор, пока не придет время их заменить.
В день поминовения усопших на всех фермах принято после ужина разжигать большой огонь в очаге. Этот огонь служит не для приготовления еды или обогрева. Никто из живущих не садится к нему и не вешает над ним котла. Это огонь Анаона, предназначенный единственно для очищения душ, для их вечного избавления от пламени чистилища. И в этот вечер никто не ест никакой пищи после ужина. Считается, что малейший кусок, съеденный в это время живым, принесет несчастье мертвым.
