Господин Долло прогуливался однажды в полях вместе с каким-то господином из города. Дорога, по которой они следовали, была ограждена плетнем из ветвей утесника. Шагая по дороге, месье из города развлекался, сбивая тростью концы веток, выступавших из плетня. Преподобный Долло внезапно схватил его за руку и сказал: «Прекратите эту игру... Подумайте о том, что тысячи душ исполняют свое послушание, очищение среди ветвей утесника, а вы их тревожите...»
* * *
Когда, идя под дождем, вы заметите на мокрой дороге сухие пятна, можете не сомневаться — это Анаон проходит свое очищение.
* * *
Всякий раз, когда произносится имя скончавшегося человека, нужно, чтобы избежать его гнева, произнести короткую молитву: «Помилуй его, Господи».
Те, кто при жизни сокращал утренние или вечерние молитвы, торопясь начать работать или лечь в постель, не дойдя до последнего «Аминь» бродят по пустынным дорогам, бормоча свои «Отче наш». Проговорив последнюю фразу, они вдруг замирают и никак не могут найти слово, завершающее молитву.
Например, можно услышать, как они повторяют с отчаянием:
— Sed libera nos a malo!.. Sed libera nos a malo!..
[39]
Они будут освобождены однажды, если только кто-нибудь из живых наберется смелости и присутствия духа и ответит им: «Amen!»
Но достаточно даже, если какой-нибудь путник будет читать, идя по дороге, молитву и произнесет слово, которое ищет душа, проходящая свое испытание, и тогда она будет спасена.
* * *
Некоторые души осуждены нести наказание до тех пор, пока желудь, подобранный в день их смерти, не станет деревом, годным на какое-нибудь дело. Так было с Жуаном Кайнеком. Но Жуан Кайнек при жизни был хитрецом и кое-какую свою хитрость сохранил и после смерти. Как только желудь, посаженный в день его кончины, пророс из земли, молодой росток был срезан, из него смастерили штифт для тележного колеса. Благодаря этому, Жуан недолго жарился на огне.
* * *
Многие поля разделены на мелкие участки, по-бретонски — ташенну. Они обычно отмечены всего лишь гранитными столбами, поставленными по углам. Так вот, есть не слишком совестливые люди, которые, купив или арендовав один такой ташенну, приходят ночью, чтобы переставить межевые столбы и прихватить немного земли у соседа. Из-за этого и возникают долгие тяжбы, и суды никак не могут ничего решить, потому что не было сделано предварительного раздела, и одни лишь столбы служат доказательством. Чаще всего обиженный сосед не может сделать ничего другого, как прибегнуть к Божьему суду. Указывая на обвиняемого, он произносит: «Пусть камень, который ты передвинул, добавит свой вес на чашу твоих грехов на том свете!»
Вот почему нередко ночью на сельских дорогах можно встретить людей, согнувшихся пополам под тяжестью камня, который они обязаны вечно держать в равновесии на голове. Они бредут, мучаясь, по дороге и повторяют один и тот же свой вопрос каждому встречному: «Куда же мне его положить?» Это Анаон тех, кто переместил когда-то межевой столб и которых Бог осудил вечно блуждать по земле в поисках того самого места, где первоначально был поставлен каменный столб, — и самим им не дано это место найти. Чтобы освободить их, нужно, чтобы кто-нибудь из живых имел силу духа ответить им: «Положи туда, где он и был».
Два друга
Два батрака из Ботсореля, Пьер Де Кам и Франсуа Куртес, так крепко дружили между собой, что ничего не скрывали друг от друга и все делили пополам — и горести, и радости. В таком согласии про жили они десять лет, и ни разу ни малейшей ссоры не было между ними.
— Одна смерть может нас разделить, — говорили они.
А еще они поклялись, что тот, кто умрет первым, придет, если на то будет Божье соизволение, рассказать другу о своей участи в ином мире.
Первым, кого поразил Анку, был Пьер Де Кам: его унесла злая лихорадка, едва он достиг двадцати пяти лет. Пока он болел, Куртес не отходил от его изголовья, а от его могилы ушел только тогда, когда могильщик закончил выравнивать над нею священную землю.
В ночь после похорон Куртес в обычный час отправился в постель, но не мог заснуть. Его голова была слишком занята мыслями о том, где же теперь его друг, что он делает и не очень ли ему грустно было покидать мир живых. И еще одна мысль мешала ему заснуть: он ждал, а вдруг да придет к нему бедный Пьер Де Кам, и ни за что на свете Куртес не хотел бы проспать такой момент.
И вот он с тяжелым сердцем размышлял обо всех этих вещах, как вдруг услышал шаги на дворе. По звуку этих шагов он признал своего друга, шедшего к нему. И действительно, тотчас же дверь конюшни, где он ночевал, приоткрылась.
«Я не ошибся», — подумал он.
Как бы ни хотелось видеть дорогого ему человека, он все же не сдержал дрожи, когда из темноты раздался такой знакомый голос:
— Ты спишь, Франсуа?
И Куртес ответил с волнением:
— Нет, Пьерик, я не сплю. Я ждал тебя.
— Ну что ж, вставай и идем.
Куртес даже не спросил, куда он должен идти; он тут же поднялся, оделся и пошел к двери. На пороге он увидел стоящего Де Кама, завернутого в саван. Заметив, с какой грустью смотрел на это печальное одеяние Куртес, Де Кам сказал ему:
— Увы, да, мой друг, отныне этот саван — все, чем я владею.
— И как же ты там?
— Вот для того, чтобы ты это увидел, я и пришел за тобой: мне позволено показать это тебе, если ты согласен, но не рассказать.
— Ну что ж, — ответил Франсуа Куртес, — я готов.
Его друг поспешно повел его к мельничной запруде в Гоазваде, в четверти часа ходьбы от фермы. Когда они пришли на берег, призрак сказал своему спутнику:
— Сними свою одежду и обувь, разденься догола.
— Зачем? — растерялся Куртес.
— Чтобы войти со мною в пруд.
— Но ночь холодная, и вода здесь глубокая, а я не умею плавать.
— Не волнуйся, тебе не придется плавать.
— Впрочем, после того, что случилось, будь что будет: я решился идти за тобой, куда бы ты меня ни повел, и я пойду за тобою.
В то же мгновение мертвый бросился в пруд, и живой тотчас же сделал то же самое. Оба стали опускаться на дно, пока их ноги не коснулись песка. Де Кам держал Куртеса за руку. Тот был сильно удивлен, что он дышит под водой так же свободно, как наверху, на воздухе. Но одно только плохо: он дрожал всеми членами и зубы его стучали, как камни в камнедробилке. Было страшно холодно в этом замерзшем пруду.
Прошел почти час, как они были там, и совсем закоченевший Куртес решился спросить:
