В конце концов он решил вернуться. Хозяева наполнили его каяк припасами, и он тоже забрался туда; запел волшебное заклинание и улетел в том же направлении, откуда прилетел прежде. Но когда он добрался до высокой горы, ему захотелось отдохнуть на вершине, которая, кстати говоря, представляла собой очень крутой пик. Немного спустя он захотел продолжить путь, но обнаружил, что внезапно забыл заклинание, и долго сидел в растерянности на крутом горном склоне. Потом он вдруг потерял равновесие и начал падать вниз. Он попытался вспомнить нужные слова, спел: «Иммакая!» – нет, не совсем так; «Канаяя!» – нет, тоже не то. Продолжая лететь вниз, он заплакал. Когда груды валунов у подножия горы были уже совсем близко, он все же вспомнил заклинание; он вновь поднялся в воздух и так спасся от гибели.
Наконец он увидел вдалеке свое стойбище, где родичи и соседи давно уже считали его погибшим. Они как раз собрались возле дома, когда сверху неожиданно раздалось пение; подняв головы, они увидели над собой каякера, летящего по воздуху, и вскоре узнали своего старого холостяка. Он направил каяк прямо на вход в дом и не остановился, пока не уселся прямо на лавку; при этом нос его каяка разбился о стену. Это было его первое и последнее путешествие по воздуху.
53. Салик-кивигток
Салик отправился на север; за время его путешествия установились морозы, и путь домой оказался отрезан; в результате он устроился зимовать в таком месте, где совершенно никто не жил. Следующей весной он двинулся еще дальше на север. После нескольких часов пути он вспомнил, что оставил свой топор воткнутым в одну из потолочных балок покинутого дома. Он сразу же вернулся на место зимовки и вошел в неосвещенный дом через открытое окно. Он уже собирался взять топор, как вдруг услышал, что возле лавки на полу что-то шевелится; он вгляделся повнимательнее и рассмотрел очертания человеческой фигуры. Незнакомец принялся громко насвистывать и вскоре заговорил. Он сказал так: «Вообще-то я всегда знаю, что должно случиться, но тебе удалось случайно застать меня врасплох. Так я живу; я очень умен и обыкновенно путешествую с места на место и подбираю всякие остатки и забытые вещи там, откуда уехали люди». Разразившись такой речью, он добавил: «Мне кажется, при встрече с человеком принято в первую очередь спросить, как его зовут». Бывший хозяин дома ответил: «Мое имя Салик»; на что незнакомец сказал: «Надо же, мое тоже; а поскольку ты в каком-то смысле победил меня – а прежде никому не удавалось взять надо мной верх, – я расскажу тебе историю своей жизни.
В прежние времена, когда мы были еще детьми, мы обыкновенно каждое утро выходили из дому вместе с отцом; и пока он отсутствовал, мы весело проводили время – практиковались в стрельбе из лука или оттачивали мастерство в швырянии камней и даже не думали возвращаться в дом, пока отец не вернулся. Вернувшись, он говорил нашей матери: «Неужели они до сих пор ничего не ели?»; после этих слов она обычно ставила перед нами большое блюдо с мясом. Это мясо всегда было первой нашей трапезой в этот день, и мы жадно проглатывали его. Но нас, детей, было десятеро, и блюдо приходилось наполнять трижды, прежде чем мы наедались досыта.
Однажды вечером, когда наш отец вернулся и вошел в дом, мы тоже, как обычно, направились туда, но сразу же обнаружили, что родители ведут себя совсем не так, как обычно. Уже стемнело, но лампы в доме не горели; вместо этого они перевернутыми валялись на полу. При виде этого мы все молча расселись на главной лавке. Через какое-то время отец повернулся и сказал матери: «Эти, вероятно, голодны; я не поступлю как брат моей матери, бежавший от людей из-за того, что жена вечно бранила его». Мать наша сперва промолчала, но затем встрепенулась и ответила: «Если бы у него хватило здравого смысла, он вообще не стал бы так с ней разговаривать». После этого она поставила перед нами традиционное блюдо с мясом. Отец наш поел вместе с нами; и после этого они снова начали разговаривать друг с другом, как будто ничего не произошло. Мои братья и сестры тоже скоро успокоились, я же никак не мог забыть резких слов матери, хотя обращены они были не ко мне. Я смог взять в рот только маленький кусочек; когда блюдо наполнили во второй раз, оказалось, что я не проглотил даже его.
Прошла зима, а я все не мог забыть слов матери. Весной отец вместе со всеми нами отправился вверх по заливу на ловлю ангмагсата; все были счастливы и радостно помогали матери вытаскивать добычу на берег. Она обычно говорила: «Пора нам остановиться – иначе мы можем наловить слишком много, и трудно будет утащить все до прилива». После этого мы все помогали ей раскладывать рыбу сушиться. Когда вечером отец приносил свою добычу, мы снова помогали матери срезать мясо полосками для сушки. Примерно в это время горные ручьи вскрылись ото льда, и отец учил нас строить запруды на протоках, чтобы останавливать и ловить лосося. Во время прилива он обычно ловил лососей на своем каяке, а мы с берега били рыбу камнями; а во время отлива мы с легкостью били копьями рыбу, скопившуюся возле наших запруд. Нам всем хватало дела – нужно было помогать относить рыбу матери и пластать ее для просушки. Мои братья наслаждались всей этой деятельностью; но я все еще не забыл резких слов матери и чем дальше, тем сильнее падал духом. Однажды за построенной нами преградой скопилось очень много лосося; но когда отец ушел и нам пришлось бить рыбу копьями, вытаскивать и относить к матери, я попросил братьев поработать за меня. Они, однако, единодушно заявили, что я должен делать свою работу сам; но тут я увидел, как самый младший из моих братьев нанизывает своих рыбин на бечеву; я повернулся к нему и сказал: «Мне кажется, я вижу куропатку, вон там; отнеси, пожалуйста, мою часть рыбы, а я попробую поймать ее». Он с готовностью согласился, и я бросился прочь от берега в глубину суши; я бежал и бежал и ни разу не остановился до самого вечера. На ночь я устроился как сумел.
Все лето я бродил вокруг и ловил силками куропаток, а осенью решил построить себе подходящее зимнее жилище; птиц в это время, однако, стало заметно меньше. Однажды утром начался ужасный снегопад, из-за которого мне пришлось остаться дома. Время от времени я выглядывал в окно и неожиданно увидел, что в снегу шевелится что-то коричневое. Когда шторм немного утих, а небо расчистилось, я разглядел крупного самца оленя; он искал под снегом еду. Я был страшно голоден и не смог сдержать громкого крика при виде близкой добычи – хотя кричать было чрезвычайно неразумно. Мой нож, который и сейчас со мной, – и он показал сточенный огрызок ножа едва с палец длиной, – был тогда гораздо длиннее. Я взял его и с величайшей осторожностью подкрался к оленю, чтобы не спугнуть его. Когда снег начинал падать гуще, я пускался бежать; когда же он стихал, я ложился плашмя на землю и прятался. Однажды я совершенно потерял его из виду в снежном заряде, но внезапно я бросился на него и несколько раз воткнул свой нож ему в бок. Он убежал прочь, но я пошел по кровавым следам и вскоре сумел все же прикончить его. Я быстро отнес тушу домой и обнаружил, что это жирный бык; таким образом я обеспечил себя пропитанием на зиму.
На следующее лето я отправился туда, где такие животные водились во множестве, и вскоре стал искусным охотником. Но чего я никак не мог одолеть, так это своего угнетенного состояния; хотя я не очень склонен к подобным вещам, я все же пустился на поиски хоть каких-нибудь приключений. Тем не менее встретил я всего лишь несколько несчастных старых кивигтоков. Я к этому времени стал очень ловким и легким на ногу и мог состязаться в беге с любым животным, какое только можно встретить. Как-то раз я поднялся на возвышенность и направился к самому краю большого ледника; а оттуда перебрался на землю, окруженную со всех сторон льдом. Поскольку башмаки мои истрепались и пропитались водой, я снял меховые чулки, чтобы просушить их на солнце. Чулки сохли, а я рассматривал протянувшуюся передо мной громадную равнину – и вдруг заметил вдали крохотную черную точку; я двинулся дальше и сперва принял ее за ворона, но вскоре она выросла и стала больше похожа на лисицу. Я задумался, каким образом лисица могла забраться на ледник. Когда же я снова взглянул в ту сторону, предмет был уже размером с оленя; затем он сделался похожим на амарока или на что-то подобное. Поскольку я все это время искал что-нибудь достаточно отвратительное и ужасное для поднятия своего подавленного духа, я решил встретить зверя и напасть на него; однако по мере его приближения я почувствовал некоторую нерешительность. Я стоял, чинил башмаки и смотрел, как зверь припадает ко льду, как осколки льда разлетаются веером по обе его стороны. В глубине души я хотел, чтобы он держался от меня с наветренной стороны и не смог почуять моего запаха. Я поторопился надеть башмаки и поплотнее закутался в свою одежду, чтобы не продувало ветром. Тем временем зверь стоял и принюхивался; но вдруг он метнулся прямо ко мне, и, видя это, я бросился наутек. Я старался держаться тех участков, где лед был менее гладким и скользким. Зверь бежал за мной вплотную, и я думал, что приключение мое закончится, скорее всего, в желудке зверя. Но тут я добежал до крупных трещин во льду и вскоре заметил, что, когда мне приходится прыгать через трещину, чудище просто перешагивает ее длинным шагом. Видя это, я начал искать трещину пошире; я решил, что лучше уж упасть в трещину, чем быть проглоченным зверем. Я еле-еле сумел перепрыгнуть ее, а оказавшись на другой стороне, услышал жуткий вой и, обернувшись, увидел, что чудище висит, уцепившись за край обледенелой скалы, и не может забраться наверх. Я метнулся к нему; но не успел убить – зверь уже падал в пропасть. Так я лишился своей добычи.
