Ван Чанчи устроился на мебельную фабрику по изготовлению имитированного антиквариата. На работе из-за едкого запаха лака он надевал респиратор, а потому по полдня молчал. Сидел себе на корточках посреди цеха и аккуратно красил изделия. Глядя на деревянные заготовки с шипами и гнездами, он часто вспоминал балочные перекрытия в деревенских домах, плотника Мао и плотника Фаня. Любуясь изящными узорами изделий, он вспоминал родной дом, деревья вокруг него, огромный клен, что рос в их ущелье. Вспоминал, как звонко потрескивали дрова в очаге… Иногда в предметах мебели ему представлялись земляки, каждую вещь Ван Чанчи называл каким-нибудь именем. Были тут и Ван Хуай, и Лю Шуанцзюй, и Цзяньпин, а также Сяовэнь и Дачжи. Как здорово было обходиться без слов, он мог уноситься в своих мечтах далеко-далеко и в своих мыслях ничем не был ограничен. Он мог поразмышлять о том, о чем ему не доводилось думать раньше. С закрытым ртом сознание заметно расширялось. Ван Чанчи заметил, что становится умнее.
Во-первых, он уволился и открыл уличную мастер скую, наняв в работники самого себя. Хотя клиентов у него было немного, при удачных обстоятельствах он мог за один только заказ получить около тысячи юаней. Во-вторых, в одежде он вместо хороших вещей стал отдавать предпочтение чистым. Аккуратно причесанный, с улыбкой на лице, с вымытыми руками без единого пятнышка краски он походил на опытного мастера, приехавшего подзаработать. В-третьих, он сделал копии своего удостоверения и стал приклеивать их на образцы изделий, тем самым сделав себя прозрачным для своих потенциальных работодателей. Поэтому, когда последние искали мастеров, девять из десяти останавливали свой выбор именно на Ван Чанчи. Пока остальные маляры-лакировщики просиживали без работы по нескольку дней, он сидел без нее максимум один день. Он красил арочные перекрытия, стулья, прилавки, кровати, шкафы, книжные стеллажи, диваны, письменные и обеденные столы, шкафы для обуви… Его приглашали сделать ремонт в залах заседаний, служебных помещениях, в столовых, в торговых конторах, а также в квартирах каких-нибудь Ли, Чжао, Хуана, Чжана, Чжу, Вэя, Чжоу, Ху… Так что заработки его с каждым днем росли.
Как-то ночью Ван Чанчи словно кто-то уколол, он уселся на кровати и в оцепенении стал смотреть на сладко спящего Дачжи. Дачжи уже научился говорить «папа». Если у других детей первым словом было «мама», то у Дачжи таким словом было «папа». Поэтому Сяовэнь, беря на руки Дачжи, частенько начинала ворчать:
— Я тебя лелею, молочком пою, ночей из-за тебя не сплю, а ты, неблагодарный, только перед отцом и заискиваешь. Совсем еще кроха, а уже лучше взрослых разбираешься, как устраиваться в жизни, сразу видно, что в будущем не будешь считаться со своей матерью.
— Дачжи ведет себя так лишь потому, что когда он был у тебя в животе, я перепел ему несколько десятков песен, — объяснял Ван Чанчи.
Сяовэнь с ним не соглашалась:
— Хотя Дачжи родила я, он — семя семейства Ванов, потомки которого все до единого считают меня отбросом.
Ван Чанчи в ответ не находил слов; Сяовэнь страдала, и это длилось до тех пор, пока Дачжи не научился говорить «мама». И только когда произнесенных за день слов «мама» стало больше, чем слов «папа», Сяовэнь почувствовала облегчение. Теперь Дачжи научился говорить не только «папа», «мама», он мог также сказать «деда», «баба», «шапка», «пить». Но всякий раз, когда он собирался сказать что-то новенькое, Ван Чанчи сильно напрягался. Не в пример другим родителям, которые радуются быстрому росту и развитию своего чада, Ван Чанчи изо всех сил желал, чтобы Дачжи рос помедленнее.
— Ты чего не спишь? — спросила Сяовэнь.
— Все равно не спится, уж лучше смотреть на Дачжи, — ответил Ван Чанчи.
Дачжи в эту ночь спал особенно сладко, во сне он причмокивал пухлыми губками, его белое личико играло румянцем, и ребенка милее его, казалось, не было на всем белом свете. Сяовэнь хотела было поцеловать сына, но Ван Чанчи ее оттолкнул и сказал:
— Только после душа, только после душа.
Когда Сяовэнь помылась, Ван Чанчи попросил ее вытащить сберкнижку, чтобы подсчитать финансы. Сяовэнь достала сберкнижку, сложила в уме все накопленные суммы и назвала полученную цифру. Хотя она и была неграмотной, при подсчете денег не ошибалась никогда. Тогда Ван Чанчи спросил:
— Этого хватит на обучение Дачжи?
— Этого хватит лишь на то, чтобы доучить его до средних классов. Поскольку у него нет городской прописки, при устройстве в детсад или в школу нужно вносить спонсорскую помощь.
— Сколько такая помощь обычно составляет?
— Те, кто устраивается по знакомству, платят по десять-двадцать тысяч, а тем, у кого никаких связей нет — по восемьдесят-сто тысяч. Синцзэ, отдавая ребенка в детский сад, заплатил пятьдесят. За меньшую сумму его бы даже на порог не пустили.
— Раз тут такие дорогие взносы, как выходцы из деревни могут их потянуть?
— Вот поэтому я изо всех сил и вкалываю.
— Представим, что мы заработаем эти восемьдесят-сто тысяч, приложим нечеловеческие усилия и отдадим Дачжи в школу. Но где гарантия, что он потом преуспеет в жизни?
— Гарантии нет, но без учебы у него вообще не будет шансов преуспеть.
— Если он не выбьется в люди, его ждет точно такая же жизнь, как у меня.
— Время покажет.
— По правде говоря, мы можем вместо пассивного подхода выбрать активный.
— Это как?
— Отдать его на воспитание к богатым людям, тогда, если даже ничего путного из него не выйдет, он останется при богатстве и почестях.
— Что за чушь, твою мать, ты несешь? Дачжи — мое дитя, и я никому его не отдам.
С этими словами Сяовэнь взяла на руки Дачжи и крепко прижала его к себе, словно боясь, что его отнимут.
— Я тут пока крашу, все время размышляю. Эту мысль я вынашивал не меньше полугода, прежде чем набрался смелости ее озвучить. Кажется, что такое может сказать лишь какая-нибудь скотина. Но я уже достаточно долго работаю и за это время успел побывать в домах многих богачей, посмотреть, как они живут. Я завидовал, злился, ведь все мы, думал я, сделаны из одного теста. Почему же между нами такая огромная разница? Может, я недостаточно усерден? Или мозги у меня работают хуже, чем у других? Нет, причина тут одна — я родился в деревне. Уже с самого момента зачатия я оказался проигравшим. Мой отец всем сердцем хотел измениться, я тоже до зубовного скрежета хотел измениться, а в результате — ты сама все знаешь. Можем ли мы измениться? Да, какие-то количественные изменения возможны. Например, мы можем чуть больше зарабатывать, но на качестве это никак не скажется. Бык — это бык, лошадь — это лошадь, и если их перевезти в Пекин или в Шанхай, они не превратятся в феникса.
Сяовэнь не переставая, мотала головой.
— Ты сбрендил, точно сбрендил. Ведь в свое время ты, рискуя жизнью, даже упал со строительных лесов, только чтобы я не сделала аборт, а сейчас, когда настоящие трудности уже позади, ты вдруг…
