Сяовэнь возвращалась с работы в приподнятом настроении. Приняв душ, она начинала заигрывать с Ван Чанчи, словно те, кто, не насытившись в ресторане, дома удовлетворяли свой аппетит тарелкой лапши. С каждым разом в ее арсенале становилось все больше способов раззадорить его, однако нижняя часть Ван Чанчи никак не откликалась. От стыда он даже не мог открыть глаза. Он понимал, что, уделяя ему внимание, Сяовэнь хотела пробудить его орган от спячки, но, вместе с тем, в ее отработанных движениях он ощущал себя очередным ее клиентом. А может, таким образом она хотела перед ним извиниться? Или посочувствовать? А то и вовсе хотела одарить своей милостью? Иной раз, пытаясь его расшевелить, она сама засыпала. Тогда он убирал ее ноги со своего тела, словно освобождаясь от бревен. В такие моменты он думал: «Неужели я так и промучаюсь всю свою жизнь? Себя я еще обманывать могу, но как я потом обману Дачжи? Может, лучше развестись? Взять с собой Дачжи и уйти, пока он еще плохо соображает, взять и вычеркнуть мать из его жизни? Не будет ли это слишком жестоко? Но если не проявить жестокость, вся эта грязь облепит Дачжи, будто листовки на фонарных столбах. Потом эту грязь уже ничем не отдерешь и не смоешь, и тогда он превратится в дрянного мальчишку». Мысля в таком направлении, Ван Чанчи уже был готов встать и без всяких колебаний уйти. Он даже делал рывок руками, но, словно не в силах выдержать собственного веса, так и оставался на уровне размышлений. Ван Чанчи понимал, что если он уйдет прямо сейчас, то окажется в положении курицы с яйцом. По крайней мере работать он точно не сможет. Как выкладывать стены с Дачжи на руках? Никто бы ему этого и не позволил, а если бы и позволил, он бы и сам не взял сына в такое жуткое место. Уже не говоря о давящем на уши строительном шуме, а также об опасностях, связанных с падением кирпичей и арматуры, одной только строительной пыли было бы достаточно, чтобы Дачжи задохнулся…
Ван Чанчи ворочался с боку на бок, понимая, что любая из выбранных им дорог заводит в тупик, который он не просто не мог преодолеть, а об который еще и бился лбом. Потирая лоб, он начинал размышлять по новой: «Плыть по течению или катиться вниз всякий дурак сможет. Чем дольше длится падение, тем больше в нем очарования, тем веселее жить. Надо лишь выплюнуть свое достоинство и снизить уровень своих ожиданий от Дачжи, и тогда можно будет продолжать жить, как живется. Но хочу ли я этого на самом деле?» Душа Ван Чанчи сопротивлялась. Как-то раз он разбудил Сяовэнь и спросил: «Ты можешь заниматься чем-то другим?» Сяовэнь, продирая спросонья глаза, ответила: «Могу, но при условии, что ты будешь залезать на меня». Сказав это, она снова отрубилась, оставив Ван Чанчи наедине со своими мыслями.
Спустя несколько дней Ван Чанчи в разговоре с Сяовэнь снова поднял тему о смене работы.
— Я говорю совершенно серьезно, — предупредил он.
— Я тоже, — ответила Сяовэнь.
— В чем проявляется твоя серьезность? — спросил Ван Чанчи.
— В том, что пока ты не станешь на меня залезать, можешь эту тему даже не поднимать. Я живой человек, мне нужна нормальная супружеская жизнь.
Ван Чанчи бросило в холодный пот.
— Если ты не собираешься менять работу, давай разведемся.
— Как пожелаешь, — ответила Сяовэнь.
Ван Чанчи не ожидал от нее такой спокойной реакции, она даже глазом не моргнула.
— Ты и правда согласна развестись? — переспросил он.
— Разве это не ты предложил? — вопросом на вопрос ответила Сяовэнь.
— Я думал, что для тебя это будет тяжело.
— Кто будет жалеть о плохом?
— Ну, тогда надо будет как-нибудь развестись.
— Я думала, ты скажешь, что прямо сейчас.
— Если разведемся, Дачжи останется со мной.
— Мне без разницы с кем, лишь бы не с его матерью.
— Так ты его не любишь?
— А как ты думаешь?
— Откуда мне знать?
— Все преимущества на твоей стороне, к чему меня сейчас оскорблять?
— Разве я тебя оскорбил?
— Ведь наверняка хотел похвастаться, какой ты чистый? А я признаю, что я грязная и недостойна быть матерью для Дачжи. Такой ответ тебя устраивает?
Ван Чанчи был не в настроении, Сяовэнь тоже. Оба затаили друг на друга обиду. И хотя Ван Чанчи сам предложил развестись, ему показалось, что решение было принято слишком уж быстро. Ван Хуай, словно угадав его мысли, выслал ему бандероль. Раскрыв ее, Ван Чанчи увидел, что вся она была набита целебными травами, среди которых торчало письмо:
«Чанчи!
Эти травы отобраны Гуан Шэном. Переживая, что они окажутся бесполезными или причинят вред, я два месяца принимал их сам. Сперва я думал просто помочь тебе, не ожидая, что самому мне это тоже как-то поможет. Но неожиданно я вылечился сам. А чтобы ты мне поверил, я попросил маму подписаться под этими словами. Уж если она говорит, что все отлично, значит, так оно и есть. Это настоящее спасение для нашей семьи. Принимай без всяких сомнений, через два месяца результат гарантирован.
И вот еще что. Твой дед снова являлся ко мне во сне. Он просил передать, чтобы ты как можно скорее забрал Дачжи и увез его подальше от матери, иначе случится беда.
Будь здоров!
Папа Ван Хуай и мама Лю Шуанцзюй»
Рядом с именем Лю Шуанцзюй красовался красный отпечаток ее пальца. Ван Чанчи, как ни старался, все-таки видел в нем отпечаток пальца отца. Это смахивало на рекламу панацеи от всех болезней. «Мне не помогли лекарства, которые были прописаны в больнице провинциального центра, с какой же стати меня вылечат лекарства Гуан Шэна? К тому же я знаю, что из себя представляет Гуан Шэн. С детства наблюдал, как он вызывает духов, а теперь перекинулся на меня», — размышлял Ван Чанчи. Поэтому, недолго думая, он забросил бандероль в угол.
Вместо этого он списал с телевизора адрес и обратился к психологу. Тот ему объяснил, что его болезнь имеет не физиологическую, а психосоматическую природу. С его слов, самое большое препятствие состояло в том, что Ван Чанчи отвергал Сяовэнь, считая ее грязной.
— Это лечится? — спросил Ван Чанчи.
— Лечится.
— Каким образом?
Психолог попросил его лечь на кровать и закрыть глаза. В этот момент Ван Чанчи почувствовал отторжение уже не только к Сяовэнь, но и к самому психологу. Между тем тот попросил его как можно быстрее произнести десять слов, обозначавших самые грязные вещи. Ван Чанчи назвал следующие: испражнения, сопли, пыль, блохи, гниль, начальство, Линь Цзябай, грязь, руки, Жунжун, вонючие ноги, деревня… На одном дыхании он произнес двенадцать таких слов. Доктор его остановил, после чего попросил также быстро перечислить десять самых дорогих его сердцу людей. В этом списке Ван Чанчи оказались: папа, мама, Дачжи, Сяовэнь, Второй дядюшка, классный руководитель, Лю Цзяньпин, Чжан Хуэй, Лю Байтяо и Чжан Сяньхуа. После этого психолог заключил:
