— Начальное образование Дачжи я возьму на себя, все необходимые для этого учебники я уже добыл. Когда по дойдет время ему обучаться в средней школе, мы пошлем его на учебу в поселок. По идее, сельская школа не в силах вырастить талант, но тут мы можем подстраховаться. Я буду ходить в школу вместе с ним и, сидя где-нибудь за последней партой, тоже буду учиться. Наследников престола воспитывали так же. Днем его будет обучать учитель, а вечером — я, таким образом, уроки он будет слушать дважды и вызубрит все наизусть. Если мы будем действовать в таком духе, то я не поверю, что он не поступит в уездную школу. Там я тоже буду ходить на занятия вместе с ним, он точно так же будет слушать уроки дважды, что позволит ему на любой вопрос отвечать без запинки. Я думаю, что к моменту поступления в вуз для него не будет проблемой поступить в Университет Цинхуа или в Пекинский университет.
Лю Шуанцзюй, потирая глаза, воскликнула:
— Боже мой, как тебе в голову пришла такая замечательная идея?
— Но помни, это то же самое, что деньги на сберкнижке. Ни в коем разе никому об этом не говори, иначе кто-нибудь возьмет это на вооружение, и мы останемся с носом.
— Неужели я такая дура?
— Всякий раз, когда я обдумывал этот план, — поделился с ней Ван Хуай, — у меня в мозгу проносился ураган всяких мыслей, прямо как шквал в двенадцать баллов, способный поднять в воздух и меня, и мою коляску.
— Слепые живут за счет слуха, — заметила Лю Шуанцзюй, — а безногие — за счет головы. Вот уж не думала, что когда у тебя откажут ноги, ты так поумнеешь.
— А когда это я был дураком? — спросил в ответ Ван Хуай.
Дачжи снова стал капризничать. На этот раз он плакал не от голода, а от прыщей, что покрыли все его тельце. Красные, словно персики, они усыпали его ручки, спинку, попку и ножки точно звезды на небе. Сначала Ван Хуай не придал этому значения, подозревая что это не более чем реакция на блох. Он решил, что от этой напасти запросто спасет бальзам «Звездочка», однако после того, как на Дачжи извели две баночки бальзама, прыщи не только не исчезли, но еще и увеличились в размерах, слившись в багровые облака. Ван Хуай чего только не перепробовал: и травяные отвары, и куриную желчь, но ничего не помогало. Тельце Дачжи полностью покраснело и стало походить на раскаленный уголь. Казалось, укутай его в одеяло, и оно сгорит, возьми его на руки, и обожжешься. Дачжи охрип от плача и теперь уже только сипел. Напуганная до смерти Лю Шуанцзюй, путаясь в ногах, помчалась в соседнюю деревню за Гуан Шэном.
Основным занятием Гуан Шэна было шаманство, кроме того, он подрабатывал мелкой торговлей. Такие, как он, могли общаться с духами. Находясь на грани двух миров, они задавали вопросы предкам от имени живых, а иногда наоборот, от имени предков отдавали распоряжения живущим в этом мире. Таким образом, их основная функция состояла в установлении связи между умершими предками и их живыми потомками. Также они изгоняли демонов и просили здоровья для живых.
Лю Шуанцзюй выложила на стол подношения: живого петуха, чашку с рисом, кусочек отварного мяса, чайник с бражкой и другое. Расставив все, как полагается, Ван Хуай зажег свечи и стал жечь жертвенную бумагу. Комната наполнилась дымом, в воздухе закружился пепел, запах вареного мяса смешался с запахом живого петуха, ко всему этому добавился аромат благовоний и душок от бражки. Гуан Шэн уселся перед табличками предков и приступил к сеансу гадания. Его гадание подразумевало поиск причины, поэтому главный вопрос звучал так: «Почему на теле Дачжи появились эти красные прыщи?»
«Потому что долгое время никто не убирал могилы предков? Или потому что никто не возжигал свечей перед алтарем? А может, мочились в непредназначенных для этого местах? К примеру, перед храмом или рядом с алтарем? Неужели обидели святого бродягу или разобрали мост, выкопали яму, чтобы кому-то навредить? А может, помянули недобрым словом кого-то из предков?..» Гуан Шэн задавал самые разные вопросы: от безобидных до каверзных, однако знаки на карточках-триграммах, которые он выбрасывал, показывали лишь «нет». Он старался до седьмого пота. Наконец Ван Хуай не выдержал и сказал:
— Чем бы ты ни занимался, следует идти в ногу со временем. Может, попробуешь задавать более продвинутые вопросы?
Гуан Шэна словно осенило, и он стал сыпать другими вопросами: «Оскорбили какого-то начальника? Прокололи кому-то шину, чтобы человек попал в аварию? Неужели жили на деньги, полученные нечестным путем, или продавали поддельный товар? Неужели загрязнили водоем или занимались незаконной вырубкой леса? А может, изменили своей половине и завели связи на стороне? Тогда, наверное, нарушили закон о плановой рождаемости, ругали правительство, подали на кого-то жалобу? Неужели употребляли наркотики и были замешаны в продаже или покупке сексуальных услуг?» Расхорохорившись, он зашел так далеко, что последний вопрос просто обязан был попасть в точку. Соседи, что толклись рядом, все как один замерли от потрясения, по комнате прокатилась волна шепота. Ван Хуай изобразил малый поклон и попросил всех покинуть помещение. Однако никто уходить не собирался, словно не веря, что им вырубят электричество на самом интересном месте фильма. Тогда Гуан Шэн поднялся со своего места, сам выпроводил всех за порог, закрыл дверь на засов, и в комнате остались только Ван Хуай, Лю Шуанцзюй и Второй дядюшка. Гуан Шэн снова приступил к гаданию. Так что же все-таки это было: наркотики, продажа или покупка сексуальных услуг? Из этих трех пунктов следовало выбрать что-то одно. В результате, когда он спросил про второе, на карте с триграммами выпало «да». Итак, Гуан Шэн отыскал причину, но это не являлось целью, целью было допросить предков Ван Хуая, чтобы те подсказали, как эту проблему решить. Гуан Шэн взял петуха и трижды обошел с ним комнату по кругу. Потом он откусил кусочек от гребня и бросил его перед табличками предков. После этого он уселся на табурет, закрыл глаза и стал что-то бормотать, одновременно тряся ногами… В этот момент он уподобился гонцу, оседлавшему быстрого скакуна, он мчался в генеральный штаб того света, где теперь пребывали другие члены рода Ванов. С его лба скатывались капли пота, от напряжения даже нижнее белье пропотело. Его путешествие длилось с четверть часа, пока он наконец не вернулся в этот мир. Неожиданно он открыл глаза и сказал: «Твоя невестка испачкала свое тело, ее молоко стало грязным. Этим грязным молоком она испачкала Дачжи. Поскольку Дачжи привез эту грязь с собой, это вызвало возмущение предков. Разгневался не кто иной, как прадед Дачжи по отцу, то есть твой родной отец. Теперь он требует, чтобы ты заколол и принес к нему на могилу поросенка. Возьми побольше бражки, жертвенных денег для сожжения, а также прихвати с собой Дачжи. И не скупись на приятные речи. Твой отец при жизни был очень самолюбив, поэтому хлопушек тоже не жалей, чтобы уж порадовать так порадовать. Если сможешь его осчастливить, он простит Дачжи. А как только он его простит, тот сразу вылечится».
Когда Гуан Шэн завершил обряд, Ван Хуай обернулся и обнаружил торчащие головы зевак, что столпились за окном и дверью.
47
«Отец, — бесновался Ван Хуай, — неужели у тебя совсем каменное сердце? У тебя такой милый правнук, а тебе нисколечко его не жаль. У тебя совсем крыша поехала? Поросенка я для тебя заколол, бражку принес, бумагу сжег, хлопушки запустил. Прошло уже двое суток, а ты не только не убрал у Дачжи отеки, наоборот, разбросал их дальше по его тельцу и сделал еще тверже. Теперь они даже на шее — неужто ты хочешь его смерти? Есть в тебе хоть какое-то сочувствие? Ты вообще понимаешь, кто у тебя самый родной человек? Это ведь я, Сопелька
[27], ты что же, совсем меня не признаешь? Помнишь ты меня?.. Кажется, ты совсем отупел, раз продолжаешь бездействовать. Уже столько лет я терплю, выжидаю в надежде, что ты меня благословишь. Я и подумать не мог, что ты просто забудешь меня, возьмешь и выбросишь из головы того, кто любил и почитал тебя больше всех. Неужели ты так сильно занят? Посмотри, на кого я стал похож. Ноги мои не ходят, работник из меня никакой, вырастить таланта из Чанчи мне не удалось, все мои надежды лишь на Дачжи. А ты не только его не благословил, но еще и обрушил на него свой гнев, наказал его. Ему всего-то несколько сотен дней от роду, с какой стати перекладывать на него ношу его матери? Он чист, словно лист белой бумаги, и умиления вызывает столько же, сколько в свое время вызывал я, так почему же тебе не сделать поблажку? Честно говоря, это уже ни в какие ворота не лезет, ты все меньше напоминаешь мне моего отца. Помню, когда я был маленьким, если кто-то угощал тебя печеньем, ты клал его за пазуху и нес мне. И пусть это печенье размокало от твоего пота, ты все равно оставлял его для меня. Почему при жизни ты был с детьми так ласков, а теперь доставляешь своим потомкам столько мучений? Или в ваш загробный мир просочились веяния из мира бренного? Когда ты через Гуан Шэна потребовал поросенка, меня даже передернуло. Ты что же, не знаешь, в каком бедственном положении наша семья? Поросенка ему подавай. Да это же неприкрытое вымогательство! Впрочем, черт с ним, с поросенком, я все равно тоскую по тебе, а потому только рад возможности выразить сыновью почтительность. Но ведь ты взять-то взял — и поросенка, и бражку, и деньги, а помочь никак не помог. Это совсем на тебя не похоже. Не иначе как в загробном мире ты сделался большой шишкой и переменился не в лучшую сторону. Неужели моих жертвоприношений тебе недостаточно? Неужели родному прадеду, чтобы излечить своего правнука, тоже следует подносить подарки? Это такая черствость, просто уму непостижимо. И поскольку я уже не могу ни есть, ни спать, я преодолел этот путь в полтора километра только для того, чтобы высказать тебе все это. Если не веришь, глянь на мои исцарапанные в кровь руки и изодранные в клочья штаны. Когда потребовалось тебя восхвалить, я еще мог попросить людей помочь мне добраться до твоей могилы, но чтобы обругать тебя, я должен был залезть сюда сам, тайком ото всех. Да, мне не стоит этим хвастаться, ведь я не хочу, чтобы кто-то пронюхал о нашей ссоре. Итак, если ты все еще признаешь меня своим сыном, если помнишь, что я носил по тебе траур и от поклонов протирал до дыр колени, тогда сию же секунду избавь Дачжи от нарывов. Иначе я забуду о тебе и не вспомню даже на праздник Цинмин
[28]. И даже если случится, что в тот день я окажусь на кладбище, я предпочту поклониться другим могилам. Пойду на какие-нибудь запущенные могилы, а к тебе не пойду. Ты все услышал? Ван Шанчэн, я не молю тебя о карьере или о деньгах, я лишь прошу тебя помочь твоему же правнуку».
