Солнце уже клонилось к западу, вечерние лучи позолотили речную гладь, возможно, поэтому она казалась кристально чистой. Вдалеке темнели зеленые горы, вдоль берега в живописном беспорядке были разбросаны высокие здания и приземистые ограды. На мосту стоял гул от машин, в который иногда вклинивались звонки велосипедов. Каждый раз, когда проезжал автобус, мост слегка вибрировал. Мимо Ван Чанчи то и дело проносились прохожие, он затылком чуял прохладный ветерок от их движения. Не отводя глаз от воды, Ван Чанчи вдруг почувствовал, как в нем зреет желание броситься вниз. Он подумал, что стоит ему стиснуть зубы, закрыть глаза, перебросить ноги через парапет и разжать руки, как уже через несколько секунд речная гладь взорвется водяными брызгами, и все его проблемы вмиг разрешатся. Вдруг ему вспомнился его отец Ван Хуай, который по неосторожности соскользнул с третьего этажа отдела народного образования, и он тут же осознал, насколько достойно оставаться живым и насколько позорно покончить с собой.
Когда Ван Чанчи вернулся на съемную квартиру, Сяовэнь уже приготовила ужин. Шутя и разговаривая, он сел за стол. Однако Сяовэнь понимала, что это лишь напускное веселье, последние несколько дней его улыбки утратили былой свет, способный растворять туман. Когда в сваренном рисе попадается песок, натянутая улыбка может означать лишь то, что человек чего-то недоговаривает.
— Из суда по-прежнему никаких новостей? — поинтересовалась Сяовэнь.
Ван Чанчи утвердительно кивнул.
— Все-таки я была права, чем выпрашивать у других, лучше полагаться на себя. Если бы притворился, что собираешься покончить с собой, возможно, мы бы уже получили компенсацию.
Ван Чанчи сидел, прикусив язык.
— Если и дальше тянуть, у нас не хватит денег не то что на роды, но и на еду, — продолжала Сяовэнь. — Неужели ты не заметил, что мяса в наших тарелках все меньше?
— Сколько у нас еще денег? — спросил Ван Чанчи.
— Если считать вместе с мелочью — девятьсот двадцать семь юаней шестьдесят восемь фэней. Я пересчитываю деньги каждый день, и каждый день эта сумма уменьшается, деньги утекают быстрее, чем вода.
Ван Чанчи похлопал себя по лбу, поднялся, убрал со стола тарелки, вымыл посуду, почистил сковороду, протер пол. Пока он занимался домашними делами, Сяовэнь приняла душ. Потом Ван Чанчи усадил Сяовэнь на край кровати, сам пристроился на скамеечку рядом и, прислонившись к ее животу, сказал, что исполнит для Ван Дачжи несколько хитов. Он уже довольно долго не занимался перинатальным воспитанием малыша, поэтому несколько утратил сноровку. Снова и снова он открывал рот, чтобы спеть какую-нибудь песню, но ему это никак не удавалось. Тогда он сказал:
— Дачжи, ты слышишь своего папу?
— Он толкает меня ножкой, — захихикала Сяовэнь.
— Дачжи, если ты меня слышишь, толкни еще.
— Он толкнул, — поглаживая живот, ответила Сяовэнь.
— Дачжи, если ты хочешь называть меня папой, толкни два раза.
— Ой-ой! Он и правда толкнул два раза, — сказала Сяовэнь.
— Если ты мой родной сын, толкни три раза.
— Что это значит? — Сяовэнь хлопнула Ван Чанчи по голове.
— Он толкнул?
— Нет.
— Значит, это не мой сын, — заключил Ван Чанчи.
— А каким же диким ветром его ко мне занесло? — Сяовэнь снова хлопнула Ван Чанчи по голове.
— Дачжи, если ты мой родной сын, толкни три раза, — повторил Ван Чанчи.
— Ой-ой-ой… — Сяовэнь двумя руками обхватила живот и сморщилась в гримасе.
— Что такое? — спросил Ван Чанчи.
— Толкается слишком сильно, ужас как больно.
— Сколько раз он толкнул?
— Три.
— Сын, мой родной сын! — Ван Чанчи уткнулся лицом в живот Сяовэнь и залился слезами.
— К чему все эти сопли? — спросила Сяовэнь.
И тогда Ван Чанчи рассказал ей про экспертизу. От возмущения Сяовэнь всю начало колотить, даже матрас на кровати вздымался вместе с ней.
— Надо провести тест заново и вернуть мне чистое имя! — выпалила она.
— На это требуется очень много денег.
— Да сколько бы ни требовалось! Иначе что обо мне будут говорить люди?
— Я им не верю. Я знаю, что это заговор.
— Раз так, то тем более нужно найти факты и заткнуть им рты.
С этими словами Сяовэнь оттолкнула от себя Ван Чанчи, встала, подошла к деревянному ящику у стены и, открыв его, сказала:
— Я здесь еще припрятала две тысячи, как думаешь, этого хватит?
Отобрав у нее деньги, Ван Чанчи положил их обратно на самое дно и сказал:
— Никаких трат, они только на это и рассчитывают.
Сяовэнь никак не могла унять свою злость, ее грудь ходила ходуном.
— Я экономила на еде, на одежде, чтобы оставить хоть какие-то деньги, при этом клялась, что ни копейки из них не потрачу, но ради такого я готова пожертвовать всей этой суммой, пусть все уйдет на этот тест, завтра же увези меня в клинику, иначе…
Едва Сяовэнь произнесла «иначе», как тут же замерла, даже рот ее остался открытым. Ван Чанчи, сжав ее в своих объятиях, несколько раз повторил: «Сяовэнь, Сяовэнь…»
— Плохо дело, — произнесла она, — похоже, начались роды.
Ван Чанчи провел рукой по ее ногам: все брюки были мокрые, у нее отошли воды. Он поднял Сяовэнь на руки и направился к двери.
— Не надо, у нас нет денег, мы не сможем оплатить роддом.
— Я что-нибудь придумаю, — ответил Ван Чанчи.
— Положи меня на кровать, я сама рожу Дачжи.
— Я обещал, что отвезу тебя в клинику, что Дачжи появится на свет в родильной палате, что ты получишь точно такой же уход, как и городские роженицы.
— Нас самих рожали не в роддоме, и мы как-то выжили.
— У тебя преждевременные роды, если что-то пойдет не так, кто-нибудь из вас умрет.
— Все равно я никуда не поеду, отпусти меня. Лучше умру как собака, чтобы никто меня больше не оскорблял.
Ван Чанчи не отозвался на мольбы Сяовэнь, а повез ее прямиком в отделение акушерства и гинекологии. Пока он ее нес, она колотила его кулаками по спине, и каждый ее удар был для него словно нож в сердце. Он так крепко прижимал ее к себе, что одежда промокла у обоих. Врач сразу сказал, что их денег хватит лишь на два дня. Ван Чанчи стал умолять, чтобы Сяовэнь оставили в больнице, пообещав назавтра достать деньги.
К полуночи Сяовэнь родила. Хотя Ван Дачжи представлял из себя совсем крошечный комочек, все у него было на месте. Медсестра вынесла его из операционной и, проходя мимо Ван Чанчи, сказала: «Скорее, посмотри на своего сына». Ван Чанчи ринулся к ней, малюсенькие глазки малыша вдруг уставились прямо на него и тут же закрылись, словно еще не привыкли к свету или еще не набрались сил. Но этого мгновения было достаточно, чтобы Ван Чанчи понял, что это его сын. Как и он, малыш тоже хотел поскорее убедиться, кто перед ним стоит. Ван Дачжи определили в инкубатор, это означало дополнительные траты. Но Ван Чанчи подумал: «Что могут значить деньги, когда речь идет о спасении жизни? Только любящие люди могут так легко тратить деньги, и чем сильнее они любят, тем легче они эти деньги тратят». Ван Чанчи вдруг улыбнулся.
