24
Перед самым Праздником весны северный ветер утих, температура воздуха поползла вверх. Стоило яркому солнцу появиться на безоблачном небосводе и посветить несколько дней подряд, как обогретые лучами ветки деревьев оттаяли и засверкали, словно увешанные золотыми слитками. Солнце поджаривало оставшуюся на земле сухую траву и опавшую листву, от которых волнами исходил кисловатый аромат. Все вокруг словно стало чище, будь то человеческие внутренности или вывешенные на просушку одеяла, постельное белье и одежда. Сидевший перед домом Ван Хуай, глядя в сторону ущелья, то и дело громко выкрикивал: «Баоцин вернулся! Цзянпо вернулся! Илун вернулся!» Его крики были полны такой неподдельной радости, точно он встречал родню. Соседи, едва услышав очередной выкрик, тоже выбегали поглазеть. Взволнованные родители начинали окликать своих детей, и, сбившись с размеренного шага, кто с чемоданом, кто с баулом, а кто и с ребенком на руках, опрометью летели к родному дому. Некоторые от спешки, не добежав какую-то малость, даже падали перед самым порогом. Ван Хуай не умолкал до тех пор, пока из ущелья не показалось семейство Синцзэ. Его выкрики словно подчеркнули наступившую вдруг тишину. По просьбе Ван Хуая Лю Шуанцзюй отнесла его к дому Синцзэ, которого он упросил непременно как-нибудь зайти на домашний обед.
Синцзэ был сыном Тянь Дайцзюня и в свое время учился вместе с Ван Чанчи в средней школе. Теперь он работал на заводе электроники в административном центре, где занимался сборкой комплектующих к телевизорам. На следующий день Синцзэ вместе с женой и ребенком пришел в гости к Ван Чанчи. Жена Синцзэ была не из местных и работала на том же заводе. Их прелестный пухленький малыш настолько очаровал Сяовэнь, что та не могла от него оторваться.
— Только городские дети могут быть такими чистенькими, — отметил Ван Хуай.
За обедом Ван Чанчи спросил у Синцзэ совета:
— Как мне все-таки быть, уезжать из деревни или нет?
— Уедешь — будет шанс изменить жизнь к лучшему, — ответил Синцзэ. — А не уедешь — так тут уже без шансов.
За такой совет Ван Хуай от радости осушил три рюмки подряд.
Чжан Хуэй вернулась домой на два дня позже, чем Синцзэ. Оставив дома сумки, она тут же наведалась к Сяовэнь. В тот самый миг, когда они встретились, Чжан Хуэй первые пять секунд выдерживала паузу. Сяовэнь даже покраснела под ее взглядом.
— Профукала ты все, — сказала Чжан Хуэй. — Свежий цветок застрял в коровьей лепешке.
Сяовэнь от испуга тут же прикрыла рот, словно эту фразу произнесла не Чжан Хуэй, а она сама. Ван Чанчи, который тоже все слышал, попросил уточнить, кто — цветок, а кто — коровья лепешка.
— Стоит ли спрашивать? — откликнулась Чжан Хуэй. — Она — цветок, ну а ты… Ну разумеется, это только фигура речи, коровья лепешка — просто отстойное место. Ну, как бы тебе объяснить, это не конкретно ваша семья, это вся наша деревня, собственно, и не только наша, а деревня вообще, понимаешь? Любая деревня.
— Ну, тогда ладно, а то я уж подумал, что ты на меня бочку катишь.
— Кто посмеет на тебя бочку катить? — ответила Чжан Хуэй, хлопнув Ван Чанчи по плечу. Этот ее жест так заворожил Сяовэнь, что она была готова боготворить Чжан Хуэй. Преисполненный женственности, жест этот выглядел одновременно нежно и грубо, ласково и злобно, игриво и строго. Изящно изогнув кисть с чуть напряженными пальчиками, Чжан Хуэй тут же отдернула свою руку, и все ее тело откликнулось на это движение. А сколько очарования было в ее голосе! Сяовэнь подумалось, что если бы она сама могла выдавать нечто подобное, то запросто свела бы Ван Чанчи с ума.
Видимо, для того чтобы доказать, что Сяовэнь — это свежий цветок, Чжан Хуэй, едва у нее выдавалась свободная минутка, учила ее наносить макияж. Кроме того, она сделала ей короткую стрижку и стала примерять на нее свою одежду. Сяовэнь менялась день ото дня: сперва она смахивала на учительницу частной школы, потом — на преподавательницу рангом повыше, потом — на работницу из поселковой администрации, потом — на актрису уездного масштаба, потом — на шпионку из фильма. Наконец ее последнее перевоплощение сделало ее похожей на городскую офисную служащую. Глядя на себя в зеркало, Сяовэнь обронила:
— Жаль, что я недостаточно грамотна.
— Здесь грамотность не нужна, только красота стоит денег, — ответила ей Чжан Хуэй.
Сяовэнь, уставившись на свое отражение, подумала: «Если бы свежий цветок не застрял в коровьей лепешке, то где бы он был сейчас?» От размышлений над этим ее чуть не стошнило.
Перед сном она сказала Ван Чанчи:
— Мне кажется, я беременна.
Ван Чанчи едва не лишился чувств.
— А почему ты сделала это без моего ведома? — спросил он.
— А ты когда спал со мной, разве как-то предохранялся?
Ван Чанчи задумался: «Все верно, если никаких мер мы не принимали, то о чем тут можно было договариваться? Рано или поздно она должна была забеременеть».
— Я еще не готов к тому, чтобы стать отцом.
— Неужели ты не хочешь стать отцом?
— Хочу. Но если ребенок родится в этой развалюхе, я буду чувствовать себя несколько виноватым.
— А где же его тогда рожать?
Ван Чанчи стал поглаживать живот Сяовэнь, ему вдруг показалось, что рука его стала больше, причем настолько, что теперь он мог объять ею сразу весь живот Сяовэнь. Вместе с тем он почувствовал, что ее живот потерял былую гладкость, теперь его рука словно цеплялась обо что-то, что оставляло на ладони болезненные ощущения.
— Дети должны рождаться в комнатах без сквозняков, нужно, чтобы лампочки светили ярче, чтобы двери лучше всего были стеклянными, чтобы на окнах висели занавески, чтобы у ребенка была колыбелька, деревянная лошадка, чтобы детское одеялко было набито новым хлопком, чтобы пол сверкал чистотой, чтобы его покрывала отражающая все и вся керамическая плитка.
— Ты — мечтатель, ты…
— А еще у него должно быть много всяких игрушек: кукол, машинок, трансформеров, футбольных мячей, пистолетов, велосипедов, собачек с котиками, а еще разных мозаик, детских книжек, комиксов, всякой музыки — в общем, всего, чего душа пожелает.
— Может, ты уже спустишься с небес на землю? — попросила Сяовэнь, посмотрев на потолочные перекрытия. Ван Чанчи проследил за ее взглядом и увидел старые дешевые доски в дождевых подтеках, углы которых оплетала паутина. Сверху доносилась беготня мышей, за окном свистел холодный ветер. Ван Чанчи возвратился в реальность и закрыл фанерой окно, чтобы через щели дуло не так сильно.
— А ты можешь какое-то время хранить беременность в тайне? — спросил он.
— Почему от меня вечно требуется что-то скрывать?
— Потому что я хочу вытащить тебя отсюда.
— Чтобы вообще положить зубы на полку? Так я их уже положила.
— Но ведь у тебя есть я?
Сяовэнь помотала головой. Она была уверена, что в городе Ван Чанчи не сможет в одиночку прокормить их двоих, а если говорить точнее — троих. Она не понимала, с какого перепугу, но он вдруг поклялся, что непременно устроит все наилучшим образом: чтобы ее вовремя поставили на учет, чтобы она ела три раза в день, чтобы она могла гулять, слушать музыку, есть фрукты — словом, наслаждаться всеми радостями, которые приходятся на долю городских беременных. Сяовэнь его слушала-слушала и вдруг заплакала:
