— Ду-думаю, можно. Раз уж рано или поздно вы все равно меня арестуете, то лучше сделать это раньше. К тому же… после Праздника весны
[11] я хотел со своей женой уехать на заработки в провинциальный центр, и, боюсь, это время будет неподходящим. Вы не могли бы мне помочь и арестовать меня сейчас, пока у меня есть время?
— Ты так сильно этого хочешь?
— Иначе у меня неспокойно на душе, словно я не вернул какой-то долг. Я ни есть, ни спать нормально не могу, каждый день трясусь, что за мной придут и арестуют.
— А что если я тебя отпущу?
— Это невозможно, неужели вы можете быть таким чутким?
— Твою мать, да за кого ты нас держишь?
— Вы лучше так не шутите, а то мое сердце не выдержит.
— Тупица, я бы на твоем месте уже бы смотался отсюда.
Ван Чанчи уставился на полицейского Лу. Тот отвернулся к окну. Ван Чанчи встал со своего места и спросил:
— Я правда могу идти?
Полицейский Лу не двигался.
— А дело Хуан Куя закрыто? — спросил Ван Чанчи.
— Закрыто или нет, к тебе оно отношения не имеет.
— То есть вы хотите сказать, что больше меня не подозреваете?
— Откуда ты такой болтливый взялся?
— Если бы тогда вы не надели на меня наручники, никто бы не отобрал у вас оружия.
— Еще одно слово, и я снова их на тебя надену.
— Нет-нет… — поспешно сказал Ван Чанчи и выбежал из кабинета.
Смахивая пот, он обернулся, боясь, что за ним вдруг кто-то погонится или крикнет «Вернись!» Однако ни того, ни другого не случилось. Путь позади него оставался чистым и безмолвным. И даже когда он уже выбежал из здания, он все никак не осмеливался поверить, что это правда.
Вернувшись в гостиницу и убедившись, что никакой погони за ним нет, Ван Чанчи осторожно открыл дверь в номер. Разбуженная его приходом Сяовэнь, ничего не понимая, спросила, куда он ходил. Тогда Ван Чанчи пересказал ей все, что с ним только что случилось.
— Если ты такую небылицу расскажешь в деревне, Второй дядюшка и Чжан Пятый окончательно потеряют свой сон, — отреагировала Сяовэнь.
— Но это правда.
Сяовэнь приложила ладонь к его лбу и нарочито удивилась:
— Жара нет.
Отстранив ее руку, Ван Чанчи передал ей оставленную на подушке записку. Останавливаясь на каждом иероглифе, она прочла: «Я пошел сдаваться, возвращайся домой». Дочитав записку, она спросила:
— Ты правда ходил туда?
Ван Чанчи утвердительно кивнул.
— Но это невозможно, как же они тебя отпустили?
Вернувшись в деревню, Ван Чанчи каждому встречному объявлял: «Все улажено, никаких расследований больше не будет». Однако никто ему не верил, включая отца. Чтобы успокоить всех потерявших сон, Сяовэнь подтвердила, что Ван Чанчи говорит правду. Но поскольку сама Сяовэнь не верила в это, каждый раз ей не хватало уверенности, чтобы убедить людей. Говорила она бойко, но глаза при этом отводила в сторону, углубляясь в детали, то и дело сбивалась. Из-за этого подозрения деревенских только усилились, они ни в какую не желали верить в такое великодушие полицейских, не верили, что те могли оказать Ван Чанчи такую любезность. Да за кого они его приняли?
Деревня по-прежнему не спала, теперь все гадали, что именно скрывает от них Ван Чанчи. Ван Хуай все ночи напролет не смыкал глаз. Как-то утром он вдруг услышал доносившийся из спальни храп Ван Чанчи, это было сродни благодатному весеннему дождю. Но Ван Хуай тотчас насторожился, заподозрив, что Ван Чанчи храпит специально, чтобы успокоить его, ведь в свое время в больнице они именно так обманывали друг друга. Тогда он распихал Лю Шуанцзюй, и та тоже обратилась в слух. Спустя какое-то время Ван Хуай, не в силах улежать на месте, попросил Лю Шуанцзюй посадить его в коляску, а также потихоньку позвать в их дом Второго дядюшку и Чжана Пятого. Вчетвером они, навострив восемь ушей, тихо уселись в большой комнате, не включая света и не разговаривая друг с другом. Вид у них был такой, будто они засели на какой-нибудь сторожевой башне или, как прежде, перед репродуктором, вещающим указания вождя. Из-за щели в перегородке до них доносились уже давно забытые звуки. Слушая их, они испытывали и ностальгию, и зависть одновременно, желая похрапеть точно так же.
— Не похоже, чтобы он притворялся, — обронила Лю Шуанцзюй.
— Такие подъемы и спады специально не изобразишь, — отметил Второй дядюшка. — Да и перерывы между всхрапываниями очень убедительны.
— Коли он смог так долго продержаться, то, даже если он врет, я уже готов ему поверить, — добавил Чжан Пятый.
— Этот парень не может притворяться целых полчаса кряду, — сказал Ван Хуай. — Если бы он был не чист, то не смог бы спать так крепко.
Они еще долго продолжали слушать его храп, не желая никуда уходить. Храп Ван Чанчи словно растворял их гнетущее состояние, излечивая от напряжения, тревог и малодушия.
23
Каждое утро деревенские слышали, как Второй дядюшка, стоя на кирпичной стене нового дома, звонко кричал: «Чанчи, за работу!» Словно крик петуха или трезвон будильника, его голос прорезал предрассветные сумерки и пробуждал всех спящих вокруг. Поначалу Ван Чанчи являлся на его зов сразу, но после поездки вместе с Сяовэнь в город в его организме произошел какой-то сбой. Видя, что Ван Чанчи долго не появляется, Второй дядюшка принимался звать его снова. Поначалу Ван Чанчи являлся тотчас после повторных криков, но постепенно таких криков становилось все больше и больше. Сперва Второй дядюшка звал его по два раза, потом — по три, а потом и счет потерял своим призывам. Ван Чанчи выходил на работу все позже, иногда солнце уже поднималось над горизонтом, а иногда и стояло в зените. Каждый раз, слыша крик Второго дядюшки, Ван Хуай начинал специально греметь посудой, чтобы поскорее разбудить Ван Чанчи. Но тот лишь отвечал: «Знаю», — и снова проваливался в сон. Его затылок чуть-чуть отрывался от подушки и тут же падал обратно, словно его голова весила как целая груда кирпичей.
Лю Шуанцзюй думала, что Ван Чанчи, помогая Второму дядюшке на стройке, не иначе как надорвался. Ван Хуай был другого мнения:
— Ты лучше послушай, что они по ночам вытворяют, и посчитай, сколько раз, сразу поймешь, где он надорвался.
Лю Шуанцзюй, приняв совет и посчитав количество раз на пальцах, признала, что Ван Чанчи и Сяовэнь занимаются этим действительно много. Их рабочая норма почти в три раза превышала ту, что в свое время была у нее с Ван Хуаем после свадьбы.
— Если такое продолжится, — сказал Ван Хуай, — тут и алмазный меч загубить впору.
Лю Шуанцзюй попросила Ван Хуая поговорить с сыном. Но Ван Хуай, чувствуя, что это ему не по силам, предложил самой Лю Шуанцзюй поговорить с Сяовэнь. Но та, залившись краской, лишь сказала: «Как о таком вообще можно говорить?»
