— Туда, куда надо, — отрезал Ван Хуай.
Ван Чанчи взял в руки сумку, Хуан Куй, обращаясь к нему, сказал:
— Да у тебя мозгов нет, еще чуть-чуть, и ты бы заработал кучу бабок.
— Прости меня, брат, — ответил Ван Чанчи.
— Будешь слушать его, никогда не выбьешься в люди, — сказал Хуан Куй.
— Я хочу учиться, — настаивал Ван Чанчи.
Раздосадованный Хуан Куй ударил кулаком по столу.
— Идем, — приказал Ван Хуай сыну.
Выкатывая отца с коляской за порог, Ван Чанчи несколько раз украдкой оглядывался на Хуан Куя.
Они добрались до школы и встали под дерево, что росло у спортплощадки.
— Путаясь с Хуан Куем, ты рано или поздно влип бы в неприятности, — сказал Ван Хуай. — Если ты намерен учиться, то мы займем денег, но поддержим тебя.
Закусив нижнюю губу, Ван Чанчи согласно закивал, а потом забросил стул на плечо и зашагал в школу. Он пересек пустующую спортплощадку, зашел внутрь, показался в пролете второго этажа, повернул направо и по коридору прошел к самой последней двери. Потом он помахал Ван Хуаю и Лю Шуанцзюй, после чего снял с плеча стул и зашел в аудиторию. Ван Чанчи уселся на свое прежнее место у двери в конце класса, поэтому даже издалека можно было увидеть его силуэт в дверном проеме. Ван Хуай и Лю Шуанцзюй еще долго смотрели на него, словно любовались фотографией.
Из аудитории донесся хор учеников, читающих вслух.
11
Сдавая экзамен летом следующего года, Ван Чанчи проходного балла не набрал, он не набрал даже до минимального уровня, который требовался для поступления в училище. Когда он переступил порог родного дома, ноги его обмякли, и он рухнул на колени перед Ван Хуаем. Ван Хуай закрыл глаза и стал сжимать и разжимать пальцы рук, словно силился из воздуха выжать воду. Ван Чанчи готов был провалиться сквозь землю от стыда, он бы с большим удовольствием оказался в отцовом кулаке, чтобы тот его раздавил. Пока Ван Хуай сжимал и разжимал свои пальцы, время тянулось бесконечно долго, так долго, что, казалось, можно задохнуться. От инвалидной коляски терпко пахло мочой. Ван Чанчи опустил взгляд и увидел, что Ван Хуай одет в обрезанные из обычных короткие штаны, на которых красовались две большие дыры и множество мелких дырочек. Большие дыры образовались от долгой носки, а мелкие дырочки — от сигаретного пепла. Высохшие ноги Ван Хуая, костистые, почти без плоти, походили на две чайные ветки. Босые ступни были заляпаны грязью, на пальцах отросли длинные черные ногти. Наконец Ван Хуай перестал сжимать кулаки и открыл глаза. Он тяжело вздохнул и спросил:
— Почему твои результаты стали хуже?
— Тема была сложнее, чем в прошлом году.
— Да хоть в десять раз сложнее, ты не должен был упасть на сто баллов.
— Я… не пропускал занятий, спал по минимуму, зубрил, как ненормальный, перепробовал все средства.
— Значит, у тебя просто дурная башка.
— Может и так. В моей башке так много всего накопилось, что я уже ничего нового не могу запомнить.
— Что за чушь! — сказал Ван Хуай и, повернув голову в сторону ущелья, спросил: — Чем думаешь заняться?
— Трудиться дома.
— Тогда ты всю жизнь проведешь вот так, стоя на коленях.
— Я не такой умный, каким ты меня представлял, у меня нет больших способностей.
— Они у тебя есть, нужно лишь продолжать учиться, и они проявятся.
— Но… я больше не хочу учиться.
— Значит, ты меня, то есть нас, не достоин.
С этими словами Ван Хуай уперся бамбуковой жердью в землю, и его коляска со скрипом покатилась вон. На ее четыре колеса намоталось столько всякой дряни, что продвигалась она теперь очень медленно и с большим трудом. Ван Чанчи поднялся с колен и посмотрел вдаль. Деревья в горах покрывала роскошная зелень, их мясистые листья сияли на солнце, волны жары доносили аромат трав и деревьев, такими же волнами накатывал стрекот насекомых. Посреди горы золотились рисовые поля.
Ван Чанчи с Лю Шуанцзюй собирали рис. Лю Шуанцзюй срезала колосья, а Ван Чанчи складывал их в снопы. В промежутках между работой они усаживались в прохладной тени под деревом, что росло у кромки поля. Лю Шуанцзюй рассказывала ему обо всем, что произошло в деревне за прошедший год. У Лю Байтяо из-за пристрастия к азартным играм накопился долг больше тысячи юаней, поэтому жена его чуть не спалила дом. У семьи Тянь Дайцзюня кто-то украл двух коров, поговаривают, что их украли чужаки по наводке Чжан Сяньхуа. Дочка Чжана Пятого уехала на подработку в центральный город провинции и теперь каждый месяц присылает деньги, так что их семейство уже выстроило бетонный дом в два с половиной этажа. Жена Ван Дуна заболела по женской части и теперь постоянно принимает лекарства, а поскольку она повсюду разбрасывает свои коробочки с инструкциями, то уже и дети малые в курсе, что у нее «эрозия шейки матки» и «нарушение менструального цикла»…
Лю Шуанцзюй хватило двух дней, чтобы рассказать все деревенские новости, но за это время они убрали лишь половину поля. Пока они трудились в душной безлюдной долине, за неимением других тем для разговора, Лю Шуанцзюй стала рассказывать про себя. Она рассказала, как однажды вечером, когда мыла овощи, перегнувшись через край колодца, к ней пристал проходивший мимо Ван Дун.
— Ты ему поддалась? — спросил Ван Чанчи.
— У меня под рукой оказался навоз, сыпанула в него целый ковш, мало не показалось.
— Отец про это знает?
— Я ему сказала.
— И как он к этому отнесся?
Лю Шуанцзюй вдруг смахнула слезу и сказала:
— Так же, как и я. Сказал, что пока тебя не примут в университет, мы не вправе совершать никакие гнусные дела, а если тебя примут, то я могу поступать как вздумается. Он прекрасно знает, что я не из тех людей, которые поступают как вздумается, но все равно так сказал. Каждый день мы возжигали свечи, молились богам и предкам и боялись допустить даже малейшей греховной мысли, чтобы только не навредить тебе. Муравья боялись растоптать, ни единой курицы не зарезали, всем и во всем уступали. Мы даже стерпели, когда Чжан Сяньхуа засеяла землю прямо рядом с могилой твоей бабушки. Предки и боги тому свидетели: если бы даже тебя приняли, я бы все равно не поступилась правилами. Мы не можем помочь тебе в написании сочинения, зато можем накопить для тебя добродетель.
У Ван Чанчи мучительно сжалось сердце, он никак не ожидал, что его поступление в университет может быть хоть как-то связано с интимной жизнью его матери и муравьями, что ползали под ногами родителей. Несколько следующих дней он вообще не разговаривал, его мать, похоже, тоже уже выговорилась. Ван Чанчи брал в охапку колосья и остервенело бил ими о специальный короб с высокими стенами по трем сторонам; зерно дружно осыпалось внутрь, а звучные удары эхом разносились вокруг, отчего долина казалась еще более безмолвной.
