С одной стороны, это вопросы, лежащие уже за пределами биографии Василия Ощепкова. С другой — для десятков тысяч самбистов, для миллионов простых людей до сих пор остается тайной судьба пионера русского дзюдо и основоположника самбо — того, «кому нет равных». В его истории по-прежнему не поставлена точка, не восстановлена до конца справедливость. Василий Сергеевич, будучи реабилитированным (!), до сих пор не числится в списках жертв сталинских репрессий. Все вроде бы «за», и главная организация, взвалившая на себя крест составления этих списков — «Международный мемориал», имеет все необходимые документы для этого, а Ощепков по-прежнему жертвой не считается. То, что Василия Сергеевича не расстреляли, а удушили воздухом бутырской камеры, до сих пор сказывается, но уже не на его судьбе, а на памяти о нем.
С другой стороны, Михаил Лукашев, Лев Матвеев, Андрей Будзинский, Георгий Звягинцев, Николай Галковский, другие ученики Ощепкова и просто люди, болевшие душой за правое дело, многие десятилетия делали все, чтобы восстановить доброе имя советского разведчика, японоведа, борца. Они посвятили свои жизни изучению подлинной истории самбо, год за годом по крохам восстанавливая биографию создателя уникальной борьбы. Идет время, и ежедневные, ежечасные изыскания сегодняшних энтузиастов кажутся незаметными, каплями знаний вливаясь в океан Интернета. Кто вспомнит сегодня, откуда взялась там оцифрованная запись кинохроники Бориса Бурта, запечатлевшего Василия Сергеевича и его учеников? Кто знает о том, что привычная уже всем «интернет-знатокам» истории самбо фотография юного семинариста Васи Ощепкова в кругу его сверстников еще несколько лет назад не определялась так однозначно, как именно его — Ощепкова — снимок? А ведь восемь страниц «Заключения Центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз Министерства обороны РФ», убедительно доказывающие, что бритый юноша на японских снимках и основатель самбо — одно и то же лицо, стали плодом усилий одного человека — Льва Семеновича Матвеева. Он ходил, искал, просил, оплачивал… На книжных полках автора этих строк стоит уже целый ряд фундаментальных работ Алексея Горбылева по истории самбо, стоят книги Михаила Лукашева, а в толстой красной папке с наклеенным на обложку бланком Управления НКВД по Московской области хранятся десятки документов, повествующих об удивительной судьбе героя этой книги. Сахалинские энтузиасты добились открытия мемориальной доски своему земляку в Александровске и памятника в Южно-Сахалинске. Поставлены бюсты и памятники Мастеру во Владивостоке и Хабаровске. Много лет мы безуспешно (надеемся, что пока!) ведем борьбу за увековечивание памяти Василия Ощепкова в Москве. Этот памятник будет, обязательно будет. Год за годом, день за днем мы занимаемся этой работой и верим, что когда-нибудь каждый наш соотечественник познакомится с еще одной героической страницей истории своей родины, которую стоит помнить, с биографией человека, которым стоит гордиться.
Вместо заключения
ИСТОРИЯ ОДНОГО ЗЕРКАЛА, ИЛИ ЗЕРКАЛО ОДНОЙ ИСТОРИИ
О зеркало старинное! Вздыхая,
Беру тебя при ясном свете дня,
И чудится, красавица младая
Из тьмы веков взирает на меня…
В 2014 году в московском Доме русского зарубежья им. Александра Солженицына состоялась выставка под названием «Дело русских семинаристов». Выставка небольшая, уютная, в чем-то даже семейная (и потомки нескольких бывших семинаристов приняли в ней участие). Готовить ее пришлось долго — не один год, и все же вещей для экспозиции удалось собрать, как говорится, кот наплакал. Причина проста: большинство героев выставки погибли. Пали жертвами репрессий. А вслед за ними пали-пропали и их вещи. Родственники спешили избавиться от того, что мы сегодня называем вещественной памятью, а тогда было просто уликами, и нет у нас права судить их за это, нельзя. Но кое-что, по счастью, все же сохранилось, и это кое-что сегодня на вес золота. Крохи достались наследникам и в семье Василия Ощепкова: столовый нож основателя самбо, пепельница никогда не курившего первого дзюдоиста страны, портрет его третьей жены в тяжелой бронзовой раме и зеркало. Зеркало, в которое он, его женщины, их потомки смотрелись и смотрятся вот уже 90 лет.
Довольно большое, очень тяжелое, рама из красивого японского дерева (кипарис? криптомерия?), с прекрасным толстым стеклом. На «подкладке» синий штамп на японском языке: изготовлено в маленькой мастерской одного из сел префектуры Сидзуока, что у подножия священной горы Фудзи. Возможно, Василий Сергеевич купил его, обустраивая свою жизнь в Японии в 1924 году. Если так, то оно висело еще в Кобэ, где они жили у станции Санномия, и уж точно — в Токио, на краю кладбища Аояма. Зеркало видело их каждый день — растрепанных с утра и принаряженных к вечеру, собранных перед началом работы и растерянно мечущихся в поисках ответов на бесконечные «что делать?», которыми так богата была жизнь первого советского нелегального резидента в Токио.
Оно могло видеть не только их. Посмотритесь в него: точно так же в это зеркало заглядывал лейтенант от артиллерии барон Датэ, поправляя левой рукой воротничок, перед тем как вручить хозяйке дома — Марии Ощепковой букет алых роз, которые она так любила. Подмигивал своему отражению в этом зеркале и задорно постукивал себя стеком по плечу всегда довольный собой будущий герой битвы на Иводзиме, где он сгорит в танке и даже тела не найдут, лейтенант от кавалерии барон Ниси, заскакивавший за хозяином квартиры по имени Васири, чтобы на своей машине отвезти его в клуб дзюдо в Адзабу.
По какой-то причине хозяин не бросил тяжеленную раму в Японии, когда в срочном порядке бежал оттуда, вызванный во Владивосток бездарным шпионским начальником. А может быть, слабая и хрупкая, заходящаяся в чахоточном кашле Мария тащила его с собой, следуя потом за мужем одна, но под пристальным наблюдением японских полицейских? Странно. Или они вообще не везли его, а купили позже, в насквозь прояпоненном Владивостоке на рынке? Нет ответа. Мы не знаем. А может, за массивным деревянным задником, прикрученным к раме мелкими шурупами, было спрятано что-то такое, что очень надо было провезти через границу, и ради этого пришлось так надрываться? Все может быть…
Так или иначе, зеркало недолго пожило во Владивостоке, а потом продолжило свой путь в Новосибирск, но там уже не заглядывали в него щегольские японские лейтенанты, а лишь вглядывалась со все возрастающей тревогой двадцатилетняя Мария, каждый день замечая, как впадают щечки, как на заострившихся скулах начинает играть страшный, нехороший румянец, и тогда только она улыбалась этому своему отражению, когда видела, что к ней сзади подходит муж, сильными руками обнимает ее худющие плечи, целует в шею и, улыбаясь этому самому зеркалу, говорит: «Не бойся. Все будет хорошо». А когда она успокаивалась и уходила, он сам подолгу стоял и смотрел на свое отражение, удивленный тому, как нагло и бестрепетно он ее обманывает, и благодарный зеркалу за то, что оно все знает, но никогда его не выдаст.
Вскоре Василию некого стало обнимать, и зеркало, погрустив о Марии, отправилось дальше в свое путешествие, на этот раз в Москву. Сначала висело в общежитии Центрального дома Красной армии — ЦДКА, а потом в нем вновь отразилась красивая женщина. На этот раз это была брюнетка с огромными глазами и тонкими чертами лица — Анна Казем-Бек. А рядом в зеркало заглянул ребенок — ее дочка Дина, которая полюбила Василия Сергеевича как родного отца, а он полюбил ее, и зеркало очень часто теперь видело не одно и не два, а сразу три счастливых лица.
