(из воспоминаний сестры, С. В. Холодной, записанных А. Каплером)
Некоторые исследователи творчества Вертинского полагают, что стихотворение «Сероглазочка» было посвящено не Вере Холодной, а некоей Валентине, к которой шансонье питал симпатию осенью 1915 года… В стихотворении есть строчка: «Ваши волосы, сказочно длинные…», а Вера Холодная никогда длинных волос не носила… Впрочем, оговорюсь: так говорят не исследователи. Серьезных исследователей творчества Вертинского пока еще не было, а были авторы вступительных статей к сборникам его стихов и издатели, несколько произвольно трактовавшие посвящения к стихам. В первоисточнике перед «Сероглазочкой» вместо посвящения стоит только одна буква «В». А осенью 1915 года Вертинский питал симпатию только к одной «сероглазочке В». – к сероглазой Вере Холодной. Что касается «сказочно длинных волос», то это не более чем красивый речевой оборот, удобно ложащийся в рифму. В конце концов, во многих сборниках стихотворений Вертинского, изданных полупиратским способом, вовсе перепутаны посвящения или внесены стихи, не принадлежавшие перу Вертинского. Например, в книге А. Вертинский «Избранное. Годы эмиграции» (Москва, «Новатор», 1990 год) песни «Лиловый негр», «Маленький креольчик» и «Ваши пальцы пахнут ладаном» посвящены некоей «В. Холодовой», и в этом же сборнике Вертинского – «Сероглазый король», стихотворение Ахматовой, стихи других поэтов начала века… Впрочем, это не более: чем отступление. «Сероглазочка» была посвящена Вере Холодной. Именно ей. Так же как вышеперечисленные «Лиловый негр», «В этом городе шумном…», «Маленький креольчик» и последнее – печальное: «Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо Вам, никого теперь не жаль…»
«Я не знаю, кем она была прежде. Говорят, актрисой маленького театрика – опереточной, что ли.
Небольшого роста, тонкая, смуглая, с большими, слегка оттененными и немного печальными глазами и капризным ртом.
Маленькая, никому не известная актриса.
И случилось так, что ее узнали все, во всех уголках России.
Вера Холодная – королева призрачного и великолепного трона. “Королева экрана”.
Я не знаю, кто она: нежно ли ее сердце, проста ли душа. Но я знаю, что чуткий, нервный поэт Вертинский посвящал ей свои песенки – этот прелестный бред, эти кажущиеся неглубокими и овеянные неизъяснимым очарованием арриэтки Пьеро.
Он тоскует по ней:
“Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?”
Она грезится ему таинственной, загадочно-пленительной женщиной, ищущей неизведанных наслаждений то в притонах Сан-Франциско, то в ласках экзотического малайца…
Может быть, она такая. Не знаю.
Но, когда я ее вижу на экране, я вспоминаю эти грустные песенки, и моментами кажется, что не только наркотики вызвали в воображении больного, издерганного, похожего на Пьеро поэта его порою трогательные, порою жуткие образы.
Может быть, этот изящный, надменный рот королевы сказал влюбленному поэту слова печальные и последние, как осенние листья.
Это нежно и хорошо: милый, бледный, “кокаином распятый” поэт и очаровательная капризная королева.
Неведомо откуда пришедшие, кем-то найденные и ставшие вдруг милыми и близкими».
(Юрий Олеша «Поэт и Королева»)
Песенки Вертинского, вдохновленного ангельской красотой и чистотой Веры Холодной, прелестны. Жаль, невозможно процитировать их в нашем издании: близкие поэта так строго стоят на защите его «авторских прав», что едва ли не рискуют вовсе лишить его заслуженной некогда популярности…
Впрочем, песенки Вертинского знают многие.
Но помимо Вертинского были, конечно, и другие поэты – и поэтессы – посвящавшие стихотворения Вере Холодной.
II
Это было настоящим поветрием.
Модой.
Явлением.
В своей книге я могу привести только некоторые из этих стихотворений… Лучшие.
На самом деле их было много больше. Можно было бы составить целый сборник. Туда бы вошли разные стихи – серьезные лирические и полушутливые, но все, абсолютно все – восторженные.
Теперь звездам стихов уже не посвящают.
А если и посвящают, серьезные киноиздания этих стихов все равно не печатают…
А тогда ни один номер «Киногазеты» не обходился без стихов поклонников!
Дамы – Наталия Литвак и Ксения Мар – и еще больше мужчин, преимущественно прятавшихся за псевдонимами, словно соперничали в воспевании красоты «королевы экрана».
И после 1918 года этих стихов уже никогда и нигде не печатали…
Забыли? Не считали достойными упоминания?
Вы – ангорская кошечка, статуэтка японская.
Вы – капризная девочка с синевою очей.
Вы такая вся хрупкая, как игрушка саксонская.
Вы – Мадонна из мрамора в ореоле кудрей.
Я люблю Ваши пальчики… О, какими усталыми
Они кажутся в блеске этой массы колец…
Почему Вы вся грустная, и улыбка увялая…
Вам, как бледной принцессе, не под силу венец…
И меха Ваши белые, в них Вы зябко закутались,
Они шепчут Вам ужасы про холодную сталь…
В том углу хризантемы, как-то странно запутались
В темный сумрак, как в странный лиловатый вуаль…
Вы мне шепчете, бледная, – «я устала, бессильна я…
Если б знали, как больно мне»… В темноте гобелен
Нас окутала мгла роковая, могильная,
И не выйти из этих заколдованных стен…
Наталия Литвак
Мечта экрана
Мелькают тени передо мной.
Вот образ, как мечта, прелестный,
Тревожно яркий и живой,
Как сон, загадочно-чудесный.
Напрасно верил я судьбе,
Пославшей мне мечту живую.
Душой нездешнее люблю я,
Но тщетно жду его к себе.
Доволен будь, что это сон,
Стремиться к большему не смея —
Мечта – немая Галатея,
А ты – слепой Пигмалион.
М. Р. Т-в.
Моя изящная, больная Коломбина,
С улыбкой грустной больших, печальных глаз,
Вся кружевная в ярких отсветах камина, —
Я – Ваш Пьерро… Я не покину Вас…
Вам надоел шутливый маскарад,
И Вы теперь одна в покинутой гостиной…
Ваш легкий, кружевной и вычурный наряд
Вас делает такой прелестной и невинной…
Я Вам не покажусь… Я у куста азалий
Останусь в уголке за Вами наблюдать,
Когда, устав от маскарадных вакханалий,
Вы будете здесь тихо отдыхать…
Забудьте, что есть Полишинели
И Арлекины с тонким острым ядом…
Вас убаюкают здесь мерные качели,
Мою больную Коломбину с грустным взглядом.
Наталия Литвак
