Играли танго, и перед аппаратом тангировала красивая пара.
Вдруг пылкий танцор выхватил нож и вонзил его в грудь своей партнерши…
Без стона упала она к его ногам. А он с диким, блуждающим взглядом, выронив нож, смотрел на нее.
«Готово, мерси», – прозвучал довольный голос режиссера – и все бросились поднимать жертву дикой ревности.
Она встала, улыбаясь.
Это была В. В. Холодная.
Ее легко было узнать – те же черты, по встречам у экрана. Только лицо было покрыто своеобразным желтоватым гримом – так лучше выходит на экране.
Сейчас же после этой сцены ее снимали «крупно», потом снимали только руку убийцы с ножом, и съемка закончилась.
Это была сцена из картины «Последнее танго».
С шипением погасли юпитеры.
Артистка была свободна.
Меня представили ей, и она любовно обещала принять меня, когда приведет себя в порядок. Ее голос поразил меня – чистый, ясный, грудной, я невольно пожалел, что экран отнимает его у нас. Впрочем, он дает нечто большее… Но это к делу не относится.
Через несколько минут я был в уборной артистки.
Вера Васильевна, утомленная игрой и неподготовленная, не могла отвечать на вопросы для интервью.
Мы просто беседовали о разных вопросах.
– Вы знаете, игра для экрана требует много напряжения и очень утомляет. Нелегко было привыкать к искусственному свету.
Юпитеры слепят глаза, а если они много горят, воздух становится душным, и долго играть невозможно.
Но я люблю это творчество, не зависящее от публики в полном смысле этого слова. Самодавлеющее для актера.
Для нас давление режиссера не очень заметно. Мы вместе продумываем сцены, и после репетиции режиссер лишь корректирует нашу игру, так как наблюдать самому за собой невозможно.
Когда я только начала играть для экрана, меня запугивали режиссерами. Говорили, что это деспоты, насилующие волю артистов, не считающиеся с их творческим пониманием ролей. Но мне пришлось убедиться, что все это – пустяки. Первый режиссер, у которого я снималась, незабвенный Е. Ф. Бауэр, был очень чуток и всегда поощрял творческую инициативу. Так же относился и П. И. Чардынин. С моим переходом в ателье Д. И. Харитонова простор для творчества – еще шире. Наша небольшая «коллегия» (я, Максимов, Рунич и Худолеев) и режиссер во всем работают дружно. Мы, артисты, делаем сцену, режиссеры помогают нам выявить наиболее рельефно для экрана творческие замыслы. Да иначе и нельзя. Необходима полная свобода творчества артиста. Нельзя быть обезьянкой, повторяющей указку режиссера. Нужно и важно отходить от шаблонов, в каждой роли быть иной и искать новое.
Теперь для этого у нас есть широкая возможность, и поэтому я легко себя чувствую в нашем ателье, я сроднилась с ним и ничуть не жалею, что ушла из ателье Ханжонкова. Я очень колебалась, прежде чем решилась на этот шаг, главным образом потому, что боялась нового дела. Но то, что во главе его стоит П. И. Чардынин, убедило меня, и я рада, что ошиблась.
Главное горе для артистов – отсутствие сценариев, над которыми стоило бы работать. Удивительно, до чего мало истинных творцов в этой сфере. Большие художники и писатели не идут к экрану, не творят для него, а может быть, и дать ничего не могут; новых драматургов экрана совсем нет. Приходится прибегать к инсценировкам, что я считаю нежелательным и для кинематографа, и для артистов.
Слишком разная сфера – литература и экран. Необходимы для кинематографа свои собственные, для него созданные произведения. Кинематограф должен показать настоящую жизнь, во всем ее многообразии, во всей глубине и сложности ее противоречий, ее красоты и правды. Я верю, что это будет.
А пока приходится играть в инсценировках или в слабых оригинальных кинопьесах. Поэтому я не могу назвать ни одной наиболее любимой моей роли на экране, хотя ко всякому образу, который мне приходилось воплощать, я относилась с увлечением, надеялась создать нечто свое, особенное. А увидишь потом на экране – и разочаруешься. Не то, что в душе лелеяла. Для артиста лучший критик – экран. Я знаю, мне еще много нужно работать над собой, ибо творческий путь экрана труден.
Моя мечта – это роли трагические и красивые, вроде «Маргариты Готье». Я надеюсь, что еще удастся сыграть их. Но роли, которой я была бы вполне довольна, у меня еще нет. Может быть, это к лучшему. Если бы была такая роль, это был бы конец для актера. Когда человек доходит до высшей точки, дальше начинается падение, особенно для актера вообще, а актера экрана в частности. И очень опасно, когда достигаешь этой высшей точки слишком рано. Впрочем, у истинных творцов не может быть этого рано – они всегда в искании и недовольны собой.
Кинематограф я любила с детства. Увлекалась комическими картинами и боготворила Асту Нильсен. Но о кинематографической карьере я не думала. Я готовилась быть танцовщицей, мечтала о сцене. Но я рано вышла замуж – это заградило мне путь к сцене. Но связей с артистическим миром не прерывала, изредка выступала. Бывая в «Алатаре», я встретилась там с Н. Туркиным, который тогда служил у Ханжонкова, он пригласил меня к Ханжонкову, где мне поручили роль в «Песне торжествующей любви». Я не решалась сразу браться за такую серьезную роль, я боялась и за игру, и за лицо, так как мне говорили, что экран часто искажает черты, но меня убедили сначала попробовать, и я согласилась. Я немного робела перед аппаратом, но постепенно освоилась с новой обстановкой и совершенно не думала об аппарате, отдаваясь роли. Особенно мне нравились съемки на натуре. В них столько красоты, правды и естественности. Перед просмотром «Песни торжествующей любви» мне предложили вступить в постоянную труппу ателье Ханжонкова и заключили контракт на три года. И я сделалась кинематографической артисткой. Я этому очень рада. Чувствую, что нашла себя, свое место в жизни. Молчание экрана не тяготит меня, когда же хочется говорить, творить с живым словом перед публикой, изредка выступаю на сцене. Ездила несколько раз на гастроли в провинцию. Но кинематограф – моя стихия. Я им безумно увлекаюсь, люблю его как детище родное.
Беседа коснулась современного положения кинематографии.
– Я против контроля в кинематографии ничего не имею, – сказала В. В. – поскольку он в руках сведущих, любящих и берегущих истинные интересы кинематографии. Но он не может и не должен простираться в область чистого творчества для экрана. Нельзя насиловать и контролировать душу творцов и творческие замыслы. И я думаю, что, если все творцы экрана, и актеры в первую очередь, сплотятся и будут единодушными, им удастся отстоять душу живую, свое творчество. Я думаю, что с нашей внутренней разрухой в кинематографии мы справимся и это чудесное искусство не пострадает. Я не могу допустить мысли, чтобы кому-нибудь нужно было убить творчество экрана. Слишком оно высоко и слишком большую роль играет теперь в жизни народа.
Заграничная конкуренция нам не страшна. Наоборот, очевидно, там очень считаются с русской кинематографией. Уж если нам предлагают громадные деньги заграничные фирмы, значит, нас там ценят высоко. Но теперь расстаться с Россией, пусть измученной и истерзанной, больно и преступно, и я этого не сделаю. Мне кажется, так думают и другие артисты, и заграничной кинематографии не удастся получить наших козырей в свои руки.
