Она открыла глаза и увидела совсем близко сосредоточенное, злое лицо Вольского, отчего-то смотревшего на нее очень строго и в то же время испуганно и в этот момент особенно сильно похожего на рассерженного криминального авторитета.
Ужасный, разрывающий кашель вдруг вырвался из нее, откуда-то прямо из перепуганных легких.
– Вот молодец! – обрадовался и похвалил он, прижал ее к своей груди, подержал немного, осторожно отстранил от себя и улыбнулся. – Дыши, дыши! Ты кашляй, но, главное, дыши!
Странно так, думалось Насте, вот же он совсем рядом, сидит возле нее на полу, держит двумя руками за плечи, прижимает к себе, а голос его раздается где-то далеко.
А потом Настя пришла в себя, и сразу же резкая острая боль ударила в голову, и стало больно спине, но больше всего болело горло.
– Ты как? – встревоженно спросил Вольский, вглядываясь ей в лицо.
– Нормально, – прокаркала она чужим израненным голосом и снова закашлялась.
И кашляла, и кашляла, и не могла остановиться никак, и все терла и терла пострадавшее горло, словно хотела стереть с него даже память о чужих убивающих злых руках.
– Ну как она тут? – присел рядом на корточки Федоров и протянул ей большую кружку с чем-то. – Жива?
– Жива, – проквакала Настя, перестав кашлять, и попыталась усмехнуться. – Кажется, повезло, обошлось лишь декларацией о намерениях, – снова закашлялась она, принимая кружку из его рук.
Понюхала ее содержимое и даже зажмурилась от радости – в кружке был так понравившийся ей ягодно-травяной настой.
– Пей, пей, не разговаривай пока, – подбодрил ее Федоров, легко перейдя на «ты», как с товарищем, проверенным в битве. – Повариха туда еще и меда набухала, говорит, что должно помочь.
– Спасибо, – проскрипела Настя.
И принялась отпивать отвар, чувствуя, как жжет стенки горла, но с каждым глотком становилось все легче и легче.
– Как же ты так, подруга, подставилась? – попенял ей отечески Сергей Иванович. – Ведь просчитала же его полностью, до мелочей. А?
– Критику признаю, но не приветствую. Особенно сейчас, – сипела Настя. – Злилась очень из-за Зиночки.
– Да что вы с ней возитесь? Развели тут ми-ми-мишки! – раздался над головой Настасьи возмущенный голос журналистки Захаровой с привычными уже истерическими нотами. – Довела человека до нервного срыва, наговорила на него всякого дерьма. Теперь жертву тут из себя изображает.
Настя не спеша сделала еще несколько целебных глотков и указательным пальчиком ткнула по направлению журналистки.
– А вот эту сдаю из чистой бескорыстной вредности, – сообщила она Федорову. – Сергей Иванович, ты бы дамочку задержал, до выяснения, как пособницу шпиона.
– Ты что, ох…ла! – взвилась от возмущения Илона Захарова. – Совсем предела не знаешь, овца! Попутала что-то в жизни! Ты на кого…
– Объясни, – сразу же напрягся Федоров.
– Щас, – пообещала скрежещущим шепотом Настя, протягивая ему кружку. – Возьми, мне встать надо.
– Давай, – поддержал ее Максим.
Поднялся сам и, подхватив под мышки, легко и быстро поднял и поставил на ноги Настю.
Она оглядела «поле» почти рокового «боя» и – м-м-мда, впечатляло: стол, за которым сидел Гарик, был перевернут, еще один, за которым располагался Федоров с двумя мужчинами-экологами, лежал на боку, видимо, откинутый в сторону, когда тот резко вскочил. Стулья были разбросаны как попало, в том числе и тот, на котором сидел Вольский, на полу, среди осколков битой посуды, скатертей и столовых приборов лежали чудом оставшиеся целыми и невредимыми несколько тарелок.
Их троих плотным кольцом окружили собравшиеся в ресторане люди, громко обсуждая происшествие, а у ног Настасьи на животе лежал без сознания с руками, скованными за спиной наручниками, агент иностранной разведки Гарик Тропа – «империалистический выползень», как давеча заметил толстый вахтовик.
Видать, не дополз, куда так стремился. Лежит теперь вот.
– Кто его так приложил? – просипела шепотом Настасья.
– Да вон, – осторожненько придерживая ее обеими руками, как хрупкую больную, со смешком кивнул на Федорова Максим. – Сергей Иванович в сердцах.
– А Максим Романович добавил уже от всей своей души, вырубив нашего красавца надолго, – сказал Федоров.
– Он живой-то вообще? – насторожилась Настасья, внимательно присмотревшись к неподвижному Гарику.
– Да что этому говнюку сделается! – отмахнулся Максим. – Подумаешь, тюкнули пару раз, он и рубанулся. Прямо приходи, кума, любоваться! Конкретный какой-то натюрель, а не шпион бывалый.
– Ну, вам видней, – все же с сомнением произнесла она.
– Эй ты, коза, ты не забыла, что на меня тут наехала? – напомнила о себе Илона Захарова. Растолкав капитана и Тимирдяева в стороны, она шагнула вперед и оказалась возле Насти.
Видимо, собралась отстаивать себя и заодно обличать.
– Вот странный человек, – скрежетала Настя. – Вам бы принять срочным образом позу позднего раскаяния, изобразить из себя фиалку нежную и повиниться… – и сорвала голос, закашлялась. Покашляла, посипела и продолжила: – …а она в разборку рвется. – И спросила у Захаровой: – Вот как так? Все от скорбности головы, что ли? Или гордыня перевешивает разум? Вы в шпионаже замешаны, барышня, в государственной измене в корыстных целях, а вы все права качаете.
– В какой измене, ты совсем охренела? – ощерилась Илона и даже кулачки сжала.
– Ну как же, вас же наняли создавать шумовую и скандальную завесу, когда это понадобится. Когда проверят ваш телефон, уверена, что в нем обнаружат интересные СМС, в которых вы получали приказ затевать скандал. – Настасья с трудом одолела такую длинную фразу скрежещущим сипом.
– Не понял? – заинтересовался Федоров.
– А все просто. – Покашляв пару раз, Настя повернулась к нему и, не выпуская руку Максима, забрала у Сергея кружку с напитком, которую Федоров так и продолжал держать в руке, отхлебнула отвара, перевела дыхание и заскрежетала: – Я попросила папиного друга проверить и Илону Захарову заодно. И выяснилось, что ее с полгода назад турнули из журнала за то, что она проявляла уж слишком докучливое женское внимание к одному весьма значимому мужчине, у которого как-то брала интервью. Последние полгода она перебивалась непостоянными заработками, наделала кучу долгов. И тут вдруг странным образом отдала все свои долги сразу и объявила в соцсетях друзьям и подругам, что едет в командировку в Якутию по заданию немецкой газеты, в которой теперь работает внештатным корреспондентом. Мне эти ее выступления сначала в номере, когда мы пришли с версией про чемодан, потом в ресторане показались какими-то фальшивыми. Уж слишком все нарочито, слишком избитый типаж истеричной столичной стервы, которой все позволено. – Она замолчала, допила напиток, сунула кружку обратно в руку Федорова и с видимым усилием продолжила объяснение, сжав ладонью больное горло: – Все снова слишком показательно и чересчур, как в дешевой киношке. И подумалось мне, что в этой нарочитости есть какой-то скрытый смысл. А потом, когда она положила селфи-палку с закрепленным на ней телефоном на стол, на ее смартфон пришла СМС, и он пропиликал. А поскольку он лежал совсем рядом со мной, я прочла послание. «Продолжай хипеж», – было написано там. Но ты ее чем-то напугал, и она убежала. Кстати, а что ты ей такого сказал, что ее сразу же пробрало?
