Он попытался что-то возразить, выкрикнуть ей в лицо что-то злое, обличительное, но Настя не дала ему высказаться:
– Цыц! – жестко остановила она его, как там, в его гостиничном номере, Тимирдяева. Сказала, как прихлопнула, и он словно подавился всем, что намеревался выкрикнуть. – Тебе слова не давали! – И отойдя от его столика, развернулась ко всем остальным: – Когда Эдуард завел со мной разговор, я отметила еще одну странную деталь: от него пахло невероятно дорогим парфюмом. Мужским одеколоном настолько дорогим, что его не продают по цене грамма нигде и никогда не рекламируют. Бывший ученик моего папы, весьма богатый человек, презентовал ему на юбилей небольшой флакончик этого одеколона и рассказал о его уникальности. Меня удивило не то, что Кипрелов им пользуется, сколько то, что он перебарщивает с его нанесением, раз я смогла почувствовать этот запах в паре метров от него. А когда, покидая ресторан, я столкнулась с Гариком, то уловила еле ощутимый аромат того же одеколона. Еще удивилась этому обстоятельству: откуда у простого блогера может быть парфюмерия такого уровня? И тому, что уловила этот аромат второй раз за день, тоже сильно подивилась, но на какое-то время забыла об этой нестыковке. И вспомнила по ассоциации уже много позднее. – Она бросила короткий взгляд на Максима и мимолетно улыбнулась ему одним уголком губ. – Когда я осматривала номер пропавшего Эдуарда…
– Это когда же? – живенько вклинился в ее плавный рассказ Тимирдяев.
– Извините, но в тот день, когда мы обходили номера, – с покаянием в голосе призналась Настена и предупредила его следующий вопрос: – Не надо уточнять, как я туда попала и почему. Ладно? Так вот, – отвернувшись от Тимирдяева, Настасья обвела собравшихся взглядом. – Я отметила, что он ничего не распаковывал и не достал ни одной вещи из багажа. В комнате было стерильно чисто, как и до его заселения, кроме одной небольшой детали: на раковине умывальника, сбоку, он оставил отпечатки испачканных гримом пальцев. Значит, грим таки присутствовал, и он его поправлял перед зеркалом. И еще один странный факт: его пальто, портфель и чемодан, все оставленные в номере вещи, были на порядок дешевле, чем тот костюм, в который он был облачен. Тогда я просто отметила эту странность и запомнила, а после убийства Зиночки этот факт, помимо всех прочих, помог мне найти ее убийцу.
Она резко развернулась и вновь прошла к тому месту, где сидел Гарик в паре с «Василисом», оперлась ладонями о стол и слегка наклонилась корпусом вперед к Тропе:
– Не смог он оставить этот дорогущий одеколон, символ своего приобщения к уровню лакшери, уровню самых богатых людей мира. Он даже думать не мог о том, что его по незнанию прихватит себе какой-нибудь мент, которому понравится запах или флакончик, который, кстати, сам по себе стоит тысячу с лишним евро. Как и не смог переступить через свое естество и приобрести чемодан, портфель, вещи и пальто в той же ценовой категории, что и костюм, зная, что оставит их вместе с образом Кипрелова в номере. Не смог и все! Сутки мучился, наверное, даже уговаривал себя, и не выдержал! – она оттолкнулась руками от столешницы, выпрямилась, вновь развернувшись ко всем остальным. – Он не мог прихватить флакон с собой – как бы это смотрелось, если бы он явился с ним в ресторан выпить кофе. При этом он знал, что номер тщательно обыщут, а когда понял, что полиция не может приехать из-за непогоды и номер наверняка не станут трогать, а просто закроют до ее приезда, тут его жаба и задушила. Он бы пошел ночью, и ничего бы не случилось, и Зиночка осталась бы жива, и никто бы и не заметил пропажу этого проклятого одеколона. Но гадский случай! Всю ночь доблестные вахтовики усердно отмечали день рождения и гудели до утра. Они стучали в номера к соседям, приглашали их к себе на пирушку, – двери нараспашку – шастали по коридору из номера в номер туда-сюда, курили на черной лестнице, и Гарик не рискнул идти, потому что могли его увидеть и запомнить. И он пошел туда утром. Он был в ванной комнате, когда в номере появилась Зиночка, чтобы забрать вазу с фруктами, как ей велела Александра Николаевна. Она уже подошла к выходу, когда в ванной что-то загремело. Это Гарик, наблюдавший за девушкой в щель приоткрытой двери, задел локтем распылитель ароматизаторов, стоявший на тумбе у дверного косяка. И Зиночка, поставив вазу с фруктами в прихожей на тумбу, пошла проверить… Не знаю, убивал ли Гарик раньше, но действовал он наверняка. Он сообразил выдернуть шнур из капюшона толстовки, – Настя указала рукой на толстовку, в которую был одет Игорь Павлов, и в самом деле без шнура в капюшоне, – спрятался за дверью, и когда Зиночка вошла, шагнул из-за двери и, накинув ей на шею шнурок, стал душить. – Настя резко развернулась к Гарику лицом. – Ты, здоровый высокий мужик, с перепугу настолько сильно затянул на маленькой, миниатюрной девочке шнурок, что практически сразу убил ее. Ты запаниковал, да, сволочь? Настолько, что, когда уходил из номера, забыл запереть дверь на замок. Задушил девочку, которая тебя и не видела! Ты мог просто придушить ее чуть-чуть, мог оглушить чем-то, но ты решил убить. И можешь уже не стараться изображать праведное негодование – я обнаружила этот чертов флакон с одеколоном в твоем номере. Ты не удержался и выставил его в ванной на полку. Небось еще и любовался, сволочь, поворачивал так и эдак.
И тут Гарик прыгнул!
– Сука!!! – взревел он утробно, как загнанный в смертельную ловушку зверь, в последнем отчаянном броске, но уже понимающий, что пропал.
– Настя!!! – раздался безнадежно запоздавший предупреждающий крик Максима. Гарик метнулся к Насте с непостижимой скоростью и, перелетев в одну секунду через разделявший их стол, с ходу вцепился ей в горло двумя руками, всей своей массой разогнавшейся карающей машины сбивая с ног. Она полетела назад на пол, увлекая за собой и Гарика, ударившись со всей дури спиной и затылком настолько сильно, что перехватило дыхание и что-то вспыхнуло у нее перед глазами…
– Убью, сука!!! – орал Гарик и, усевшись поверх Насти, сдавливал ее горло. – Убью!!!
И давил, давил… Настя выворачивалась, скребла ногами по полу, извивалась, пытаясь сбросить его тело с себя, и вдохнуть, вдохнуть… Изо всех сил старалась оторвать его руки от своего горла – сосредоточилась только на этих убивающих ее ладонях и царапала, рвала его пальцы, но они не поддавались, словно окаменели…
Вокруг них, борющихся на полу, что-то гремело и падало – рушились столы и стулья, летела посуда, кто-то кричал, кто-то пищал на высокой ноте, кто-то орал совсем уж неестественно громко, кто-то отдавал приказания…
Но вся эта какофония звуков начала постепенно отдаляться от нее, уплывая куда-то в темноту, постепенно заволакивающую ее сознание. А Настя все хваталась и рвала, рвала эти каменные ладони, не дававшие ей вздохнуть, и понимала, что не успевает, не успевает, и уже неслась навстречу захватывающей сознание черноте…
И вдруг разом все прекратилось.
Горло освободилось от смертельного давления, и что-то большое свалилось на нее, придавив своей непомерной тяжестью, но в следующую секунду и эта тяжесть исчезла.
– Настя! – заорал кто-то, зовя ее издалека, приподняв за плечи… – Настя! – требовал этот голос. – Давай, дыши! Дыши!
