И она ухватилась за него обеими руками, прижалась и ухнула в этот поцелуй, в этого мужчину, словно бросилась с лихим безрассудным ухарством с опасной высокой скалы в море. И уже неслась-летела, замирая от гибельного восторга.
Он перехватил ее поудобней, приподнял над полом, прошел куда-то вперед, не прерывая поцелуя, и они каким-то непонятным образом очутились на диване и уже сдергивали друг с друга одежду!
Диван оказался маленьким и совершенно не приспособленным для габаритов Вольского, и он все пытался как-то пристроить на нем свои руки-ноги, локти-колени и голову и при этом целовать-раздевать Настю.
Но руки-ноги с коленями и локтями не желали никак укладываться, тело не впихивалось в размеры хлипкого диванчика, и Максим пребольно стукнулся локтем о журнальный столик.
– Ах ты ж! – прорычал Вольский.
Подскочил стремительно, подхватил Настю на руки и в четыре огромных скачка оказался в спальне и упал вместе со своей ношей на кровать, без перехода обрушив на нее новый сокрушительный поцелуй.
Они уже не соображали ничего – неслись в своей вселенной, сократившейся до двух тесно переплетенных тел, до глаз, смотрящих в упор и видящих там, в глазах другого, как разворачивается, зарождаясь, совсем иная, новая вселенная, ослепляя мириадами ярких звезд, неотвратимо втягивая в себя и пророча неизвестное счастье…
Он целовал, ласкал ее так, что Настя совершенно и безвозвратно потеряла голову, и стонала, всхлипывала, и что-то жалобно просила, не понимая, о чем просит. Но оказалось, что это точно знал Максим и дал ей то единственное, в чем она сейчас так нуждалась и о чем молила…
И вошел в нее не победным утверждающим рывком, а медлительно-нежно, осторожно, неотрывно глядя в ее глаза, посверкивающие счастливыми слезами…
И, не отпуская ее взгляда, вошел до предела, за которым заканчивались он и она и начинались они – вот так, так, вместе, слитые воедино…
И мир разлетелся миллионами осколков – и они понеслись вперед, туда, вверх в их новую сверкающую вселенную, которую они творили сейчас, – туда, к тем самым ярким, слепящим звездам – туда, туда, туда…
И долетели, дотянулись, и взорвалась их вселенная, соединив их воедино…
А потом они лежали, обессиленные.
И вдруг Вольский спросил так неожиданно:
– Тебя воспитывала бабушка?
Настя тихонько рассмеялась счастливым, чувственным, беззаботным смехом.
– Это самый странный вопрос «после», Максим. Или тебе показалось, что я делаю что-то, как какая-нибудь бабушка?
– То, что делаешь ты, надо бы запретить особой конвенцией, как смертельно опасное для мужчин, – еле выговорил он столь длинную и сложную фразу.
И, с явным усилием выдергивая себя из состояния неги, перекатился на бок, притянув Настасью к себе.
– Но если учесть, что я только что пережил нечто охренительное, такое удовлетворение, которого не испытывал ни разу в жизни, то по мне за такое счастье и помереть не жалко.
– И при чем тут моя бабушка? – весело посмотрела на него Настя.
– Поблагодарить хочу, – отодвинулся он немного, чтобы лучше ее видеть. – Настюша, это такое счастье, что ты не худоба плоская с сиськами, как сейчас поголовно все девицы. А такая… – он сделал в воздухе жест рукой, подразумевающий женскую фигуру, – «пейзажная», как говорит мой механик, наливная, как твои обожаемые яблочки, – и он погладил ее грудь. – Здесь такое роскошное богатство, а здесь, – он опустил руку на ее талию, – очень гармонично тоненько, изгиб такой, – а здесь, – рука медленно двинулась от талии по бедру до коленки, – еще одно богатство, плавное, округлое. И животик симпатичный, и попка фантастическая просто! И когда ты смущаешься, вот как сейчас почему-то, то у тебя краснеют щеки. И это настолько невероятно и почти невозможно, что я уверен, это результат бабушкиного правильного воспитания.
– Ну конечно, меня воспитывала бабушка, – смотрела на него веселыми, счастливыми глазами Настена. – Мама с папой всегда очень много работали. Папа астрофизик и сутками пропадал в своем институте, но совсем мало зарабатывал. Мама все смеялась, что у него дурная привычка много работать и мало зарабатывать. И мама очень много работала, чтобы мы могли нормально жить, и дедушка работал. А я все время была с бабушкой, с самого младенчества. Поэтому и немецкий язык знаю от нее и болтаю на нем, как на родном. А английский пришлось учить с большим трудом, и так я его и не освоила в совершенстве, лишь для работы хватает, да и только.
– А ты этот самый струдель умеешь? – отчего-то серьезно спросил Вольский.
– Ну конечно, умею! – все парила где-то в радости Настя. – Я все это умею: и струдель, и баварские колбаски набивать сама, и тушеную капусту с клецками, и самогон по ее секретному рецепту, и сидр с яблочным вином делать. А еще готовлю русскую кухню. Бабуля расстаралась. – И вдруг резко, как огонек свечки от внезапного порыва ветра, потухла в ней эта искристая радость, и улыбка медленно растворилась на лице. Она попыталась сбежать от прямого изучающего взгляда Максима и встать с кровати.
Но он не пустил, придержал за талию и уложил обратно.
– Куда ты?
– Давай чай уже все-таки закажем с десертом, – преувеличенно бодро предложила Настена.
– Давай, – согласился он, погладил ее по голове, поцеловал нежно в лоб и сказал что-то совершенно невозможное: – Ты теперь не переживай так. Мы же вдвоем, значит, не поодиночке, и будет все хорошо.
– Ты говоришь что-то совсем странное, – настороженно вглядывалась она в его глаза. – Мы знакомы чуть больше суток, а ты говоришь: вдвоем.
– Да ладно, ерунда это все: дни и часы считать, – отмел Максим ее сомнения и неожиданно по-деловому добавил: – Я вот тебе сейчас расскажу, как все было.
Подтянул одну из подушек, забросил ее себе за спину, приподнялся, сел повыше, притянул Настену к себе и усадил на ноги, устроив поудобней, чтобы и обнимать одной рукой, и видеть ее лицо, накинул на них обоих сверху одеяло и приступил к обещанному рассказу:
– Ну, слушай. Я тебя сразу заприметил там, в аэропорту, еще когда ты шла между рядов, старательно так, интеллигентно переступая через багаж, обходя ноги и детей и целеустремленно двигаясь в моем направлении.
– Ты же спал? – возмущенно посмотрела она на него.
– Не спал, а подремывал с оседающего градуса, – внес ясность Вольский.
– Ужас, – весело прыснула Настена.
– Полностью согласен: закусывать ананасом и это где, на Севере! Ужас и есть, – подхватил он, улыбнулся, и взгляд его стал каким-то особенным. – А потом подошла ты – такая вся правильная дамочка и так это ко мне с опаской: «Товарищ, товарищ», и начала стягивать мой баул с кресла и сопеть, а я смотрел и думал: «Какая девочка, ах, какая девочка!» А когда ты, отворачиваясь и делая вид, что смотришь совсем в другую сторону и вообще тут просто сидишь, а сама ножкой эдак, ножкой принялась толкать баул в мою сторону, я еле сдержался, чтобы не расхохотаться и не выдать себя. Я тогда уже знал, что обязательно стану за тобой ухаживать. А в тот момент, когда ты вдруг откинула голову и зазвенела своим девчоночьим смехом, искренне и негромко вроде, но звонко, я в тебя влюбился. И пропал пилот винтокрылых машин Максим Вольский на крутом вираже в восходящем потоке. Сразу и окончательно.
