– Это точно?
– Точно, – кивнул он. – Мы проверяли – прогнали записи камер из кухни на быстрой промотке: там постоянно кто-то вертится. Да и не было никого посторонних. Сигнализация на запасном выходе, как ты и предполагала, не работает. Охранники простучали все вентиляционные короба, мы тщательно осмотрели все окна на первом и цокольном этажах. Облазили весь подвал, так что я изгваздался весь, и пришлось принимать душ и переодеваться срочным порядком. Нигде никаких следов взлома или открытия окон, никто не проникал в здание и не покидал его. Определенно все окна закрыты на защелки. – Максим посмотрел на нее и спросил: – Насть, это хорошо или плохо?
– А вот не знаю пока, – протянула она, над чем-то задумавшись. – Из этого следует только одно: он до сих пор здесь. А вот отсюда уже можно продумать несколько версий и вариантов.
– Тимирдяев говорит: мог вообще-то уйти и не оставить следов.
– Мог, – погрузившись в свои мысли, повторила задумчиво Настя и задала еще один вопрос: – Вы отправили фотографии постояльцев в полицию?
– Нет, – с сожалением покачал головой Максим. – Во-первых, это не столичная гостиница, и здесь не прокатывают паспорта через сканер и не проверяют их на подлинность, а просто заносят данные, а во-вторых, из-за бури Интернет то есть, то совсем не тянет, ни фига не отправишь.
– А скоро она закончится, Тимирдяев узнавал?
– Метеорологи говорят, что вроде как пошла на убыль, но, вероятно, к завтрашнему вечеру начнет стихать.
– Значит, получается что? – задала она вопрос скорее себе, чем ему, и сама же ответила: – Получается, что завтра она начнет стихать, а послезавтра, возможно, и вовсе стихнет. И сколько понадобиться времени, чтобы расчистить дороги и полосы в аэропорту?
– Да вот думаю, никак не меньше целого дня. А то и сутки, смотря сколько намело и какая температура будет, – объяснил он.
– Получается, два дня здесь еще сидеть, – рассуждала она.
– Это плохо или хорошо для твоего детектива?
– Не знаю, Максим, не знаю, – погрузившись в задумчивость, ответила она.
– Скажи мне лучше вот что, Настюш, – отвлек ее от размышлений Вольский. – Откуда в тебе такая внимательность к мелочам? Это врожденное или приобретенное?
– Наверное, все вместе, – выныривая из задумчивости, отозвалась Настя. – Про приобретенное долго рассказывать, это от семьи, от бабушки с дедом. А про врожденное, это да, с детства у меня такая особенность, что я всякие мелкие детальки замечаю, нюансы улавливаю. – И неожиданно добавила: – Знаешь, я отношусь к своим деревцам, как к деткам, разговариваю с ними, прислушиваюсь к ним, часто музыку включаю классическую – им нравится. Я про каждое свое деревцо, про каждый кустик, про каждый овощ на грядке все совершенно подробно знаю: где у него какая веточка, какие отметинки на стволе, царапинки, каждого муравья, по ним ползающего. Когда прививаю череночки, по тому, как меняется цвет вокруг надреза, могу почти сразу точно сказать – приживется или нет. Казалось бы, взялось, пошло прорастать, а я вижу, что нет, не потянет. По мелочам, по самым незначительным деталькам, – она усмехнулась. – Потом у меня, что называется, патологически хорошее здоровье, стопроцентное зрение и все органы чувств – обоняние, осязание и слух – работают великолепно.
Он смотрел, смотрел на нее, словно впитывал, встраивал в свой мир, в свою наполненность, в свой поток энергии, – и теплело в груди незнакомо.
Официант принес закуску и салаты, и когда он отошел, первой поспешила задать вопрос Настасья, смутившись вдруг от того, что так разоткровенничалась.
– А как у тебя с работой? Ты выбрал ее по душе и призванию?
– Я-то? – посмотрел на нее своим вечно ироничным взглядом Вольский и ответил честно: – Абсолютно. Можно сказать, у нас династия – отец у меня вертолетчиком был. Ну и по призванию, это точно.
– А на каком вертолете ты летаешь? – тепло улыбалась она ему.
– Дилетантский вопрос, – весело усмехнулся Вольский и наставительно поправил: – Не летаю, летают птицы, а пилотирую. И не вертолет, а винтокрылые машины разного класса и модификаций.
– Какой класс этих самых винтокрылых? – с улыбкой переспросила Настя.
– В основном МИ-8, но и Ми-10 приходится иногда. Это тяжелый вертолет.
Максим все поглядывал на нее веселыми глазами, так она ему нравилась.
– А еще какие-нибудь умеешь? Ну, это самое – пилотировать?
– Могу пилотировать большинство винтокрылых летательных машин, хоть три доски, лишь бы с мотором и лопастями.
– И даже иностранные, там американские какие-нибудь? Что у них – акулы какие-то, кажется?
– Почти, – хохотнул Вольский. – Вообще-то модификаций винтокрылых машин много, самые известные в американской армии – это «Кобра» и «Апач», есть совсем зверская машинка, «Шаен» называется. Но забойней всех – это «Черный ястреб»…
– А ты и ястреб этот забойный можешь пилотировать?
– Могу. Я в свое время изучал и иностранные военные образцы.
– А где учился? – горячо выспрашивала Настя, так ей хотелось все про него знать и понимать.
– Я закончил летное военное училище.
– Так ты что, военный? – У нее даже глаза расширились от удивления.
– Нет, гражданский.
– Это как так?
– Так получилось, – пожал Максим плечами, явно не собираясь развивать эту тему.
Она поняла и настаивать не стала, спросила о другом:
– А самолеты ты вод… то есть пилотировать умеешь?
– Умею, но только определенного класса и тоннажа и не на профессиональном уровне, а скорее любительском. Несколько лет назад захотелось освоить и самолеты, так, для себя, из интереса и чтобы уметь. Но с этим лучше не злоупотреблять: навыки основные освоил – и будет с тебя. Если понадобится – сможешь пилотировать, и достаточно.
– А почему?
– Ну, это моя точка зрения, у кого-то она может быть иной, – пожал он плечами и пояснил: – Принцип пилотирования самолетов и вертолетов разный, а у любого пилота многие навыки должны быть закреплены на уровне рефлекса, забиты глубоко в подсознании, потому как в экстремальной ситуации размышлять некогда и основные решения приходится принимать на уровне тех самых рефлексов. Нужно мгновенно оценить ситуацию и координировать свои действия. Для самолетов и вертолетов последовательность и алгоритм этих действий и пилотирования разнится, и есть шанс, что в стрессовой ситуации рефлексы перепутаются. Такая вот фигня. К тому же сейчас, если хочешь держать по-настоящему высокую планку, приходится постоянно учиться новому. В прошлом году я в академии проходил учебу и стажировку, осваивал новые модификации машин, новые схемы и способы пилотирования в разных режимах.
– Интересно? – засмотрелась на него Настя.
– Интересно. Мне все, что связанно с моей профессией, интересно, – просто признался он и пояснил: – Для меня это не то чтобы работа, вернее, не совсем работа, это, скорее, моя жизнь. Вот так.
