Вот так получилось, и никто над этим не властен.
И слава богу, что не властен.
Вопрос в другом – принимаешь ты или не принимаешь те обстоятельства, которые тебе выпали, и как ты собираешься управляться с тем, что на тебя свалилось.
Все в общем-то просто.
Максим позвонил ей через три с половиной часа.
– Ты там уже передумала все свои важные мысли? – спросил он, словно продолжая недавно прерванный разговор.
– Те, которые следовало думать, да, – заулыбалась Настя, услышав его густой низкий голос, и так вдруг отчего-то обрадовалась.
– Ты не поверишь, но у меня есть одно весьма оригинальное и неожиданное предложение, – ей показалось, что он немножечко ворчал, и она снова улыбнулась. – Давай поедим, – высказал пожелание Вольский и, вздохнув, по-простецки добавил: – Есть хочется, аж спасу нет.
– Я сейчас спущусь! – подскочила с дивана Настасья.
– Та-а-ак, – наигранно строго остудил ее порывы Вольский. – Курсант Нестерова, нарушаем инструкцию о том, как нужно покидать гостиничный номер?
– Ой! – пискнула она, окончательно развеселившись.
– Вот то-то же, ждите прибытия командира! – распорядился он и отключился.
А Настена все улыбалась и внезапно поразилась, осознав, что успела за эти три с половиной часа по нему соскучиться. А потом улыбка медленно сползла с ее лица, сменившись выражением обескураженной задумчивости.
О господи, это что с ней такое-то сделалось?
Это она что, влюбилась?
Ошеломленная этой мыслью, прижав пальцы к губам, Настя плюхнулась обратно на диван, не глядя, куда садиться, и уставилась куда-то в пространство невидящим взглядом.
Ничего себе карамель!
И вдруг, неизвестно как и почему, внезапно, как вырвавшийся из тяжелых туч неожиданный луч солнца, случилось с ней что-то такое непонятное, светлое, перевернулось что-то в душе и подумалось: это так замечательно, так хорошо, что влюбилась.
Так хорошо!
И нет нужды бояться чего-то и пугаться последствий, потому что на самом деле не имеет значения, сколь долго продлится и чем закончится эта ее внезапная любовь – одно то, что она происходит с ней в данный момент, сейчас, это удивительное чудо, великий подарок.
Ведь никогда не случалось с ней такого, чтобы она влюбилась. Никогда!
В памяти неожиданно всплыли слова, которые любит повторять Захаровна: «Никто из людей-то никогда знать не может и представить в разуме никому не дадено, куда приведет его жизнь-то».
И вдруг так живо и ясно, словно она оказалась рядом, увидела Настасья перед мысленным взором Захаровну и вспомнила, как та, переживая, начинает ворчать и сетовать про ее, Настину, неустроенную женскую жизнь.
Например, однажды она вернулась как-то с научного совета, где делала свой расширенный доклад, уставшая до изнеможения и морально опустошенная. Сил хватило только добраться до дома, войти и рухнуть на диван в прихожей, вытянув ноги.
– Замуж тебе давно пора, – заботливо принялась наставлять Захаровна, стаскивая с Насти легкую курточку. – Виданное ли дело: девка умница, красавица, фигуристая, молодая, при звании и обеспечении, все при ней, и бобылкой кукует. При таких работах-званиях, да молодой, женщине при мужике следует быть. Чтоб оберегал, холил да нежил, а когда надо, то и разуму учил. И не фрукт какой, из тех, что вокруг тя вьются, вон, как Виталька тот бестошный, да в глаза все заглядывают, пристроиться к твоей жизни норовят поудобней, не мужики, а недоделки до старости. Тьфу ты! – плюнула она и, подхватив Настю под руку, подняла с дивана и повела в комнату, продолжая наставительно-ворчливую речь: – Тебе мужчина нужен степенный, в силе, с характером, чтоб и глаз добрый, да вострый, и про жизнь все понимал, чтоб припечатать словом умел, а когда надо, и окорот дать, кому требуется, и жалеть умел честно, и приголубить до жару, и любить всем сердцем.
– Да уж, хорошо б, чтоб приголубил «до жару», – поддержала наставление Захаровны, посмеиваясь, Настя. – И любил всем сердцем.
Ноги тогда гудели нестерпимо, а ступни жарило чуть не кипятком от этих пыточных каблуков, на которых пришлось простоять несколько часов подряд, когда она сначала делала доклад, а потом проводила так называемую встречу с коллегами из научного сообщества. Она буквально рухнула на диван в гостиной и согласилась с еще одним постулатом Захаровны:
– А «фрукты» нам точно не нужны, тут ты права, Зоя Захаровна. Ну их.
И рассмеялась, чем вызвала очередное ворчливое замечание Захаровны, пенявшей, что все у нее так – смешки, да хохотушки и никакого серьезу, а ведь личность ученая.
Коротко, номинально стукнув, в номер стремительно вошел Вольский, прервав красочные, яркие и теплые воспоминания и размышления Насти.
И она поспешно вытерла предательски скатившуюся слезинку, судорожно вздохнула поглубже, выдохнула и торопливо улыбнулась.
«Все хорошо, – прошептала она себе. – Ничего, ничего, устроится как-нибудь все и уложится».
– Ну что, ужинать готова? – появился он на пороге, бодрый и энергичный.
– Готова! – улыбнулась она ему, поднимаясь с дивана.
В ресторане было людно. Некоторые посетители сидели здесь давно и не торопились уходить, общаясь в располагающей к беседам обстановке, когда и винцо, и что покрепче на столах, и закуска имеется.
А куда спешить?
Максиму с Настей снова достался не самый лучший столик в конце зала (все-то они поздно приходят!), да еще за соседним столиком расположилась та самая скандальная журналистка, что обещала Вольскому многие неприятности в изощренном исполнении облеченных властью ее знакомцев.
Настя невольно напряглась и быстренько посмотрела на Максима; тот же, перехватив ее взгляд, мимикой и жестом изобразил полное пренебрежение из серии: да по фиг на нее со всеми ее понтами и закидонами.
Им-то, может, и было по фиг, а вот журналистке, как выяснилось, нет, и, стоило им только сесть за столик, как она подскочила, выставив вперед смартфон на палке для селфи, по всей видимости, собираясь «задокументировать» процесс «общения».
– Значит, так, мужик, – наехала она сходу на Максима Романовича, одновременно рассматривая себя в «кадре», эдак картинно выставив ножку и губки сложив симпатичненько, бровки подняв и грудку заодно выпятив. – Я заявила в органы о том, что ты ворвался ко мне в номер, а чтобы местные тут чего не попутали, продублировала заявление в Москве. Дело на тебя уже заведено, юристы нашего журнала тебя размажут по стенке, и потеряешь ты работу, как миленький!
Вольский ничего не ответил, и, по равнодушному, постному выражению его лица, с которым он принялся изучать меню, не отвлекаясь ни на что вокруг, казалось, что он даже не заметил красочного выступления московской журналистки. Но когда она потребовала к себе особого внимания, пренебрежительно поинтересовавшись:
