Только через две недели хлопоты Виктора Дмитриевского увенчались успехом. Ранним утром в середине августа санитарный отряд погрузился на пароход…
Пароход “Луара” относился к классу товаро-пассажирских. Трюмы оказались заполненными разными грузами… Виктор добился у капитана парохода разрешения разместить свой санитарный отряд в твиндеке носовой части с правом ходить по всем палубам корабля. Устроились более или менее удовлетворительно. Твиндек был закрыт досками и затянут брезентом — это защищало и от жары, и от дождя…
В Шанхае русских принял на свой борт почтово-пассажирский пароход русского торгового добровольного флота — “Рязань”. Он небольшого водоизмещения, всего около пяти тысяч тонн. Утром он уходит из Шанхая во Владивосток.
Самым большим сюрпризом для Ванюши была встреча на пароходе с Серафимом Арефьевым, бывшим слесарем-оружейником пулеметной команды 256-го Елисаветградского полка. Они узнали друг друга с первого взгляда и крепко обнялись. Теперь Арефьев служил слесарем-монтером на “Рязани”. Он много порассказал о России, главным образом о том, что делается во Владивостоке. Потом принес плоскую банку спирта, наглухо запаянную, и они с Ванюшей отпраздновали встречу. Их компанию разделили Миша Ликанин, Степан Кондратов и никогда не отказывавшийся от выпивки Петр Ермаченко».
В романе Малиновский ничего не говорит о том, что первоначально они собирались с помощью АРА отправиться в Одессу, и только на пароходе узнали, что их везут во Владивосток, как он утверждал в автобиографии 1938 года. Скорее всего, отряд Красного Креста с самого начала отправлялся во Владивосток к Колчаку, и Малиновский знал об этом. На практике это означало, что в ту пору он еще собирался служить в войсках Омского правительства. Однако по прибытии во Владивосток и особенно по дороге на фронт Малиновский наверняка убедился, что армия Колчака разбита и находится в состоянии разложения.
Очевидно, в этот момент у него созрело намерение перейти к красным. Можно предположить, что у белых Родион Яковлевич, как и герой пьесы «Подвиги жизни», служил офицером.
Вот что Родион Яковлевич писал в автобиографии 1938 года о своем участии в Гражданской войне после прибытия во Владивосток:
«Нас сразу хотели забрать в белую армию, мы начали бросаться куда попало, чтоб нас вперед пустили по домам, это мы добились в комитете “Пленбеж”, над которым держало гегемонию американское общество АРА, получив разрешение ехать по домам на побывку, мы тронулись на Омск, в Иркутск: на станции нас стали задерживать, мы бросились наутек кто куда, — все были из центральных губерний и из Украины. Кое- как добрались до Омска (в кондукторских бригадах товарных поездов — железнодорожники были почти все поголовно настроены против колчаковцев и охотно оказывали содействие). Дальше Омска было трудно пробираться — поезда ходили только воинские, лед на Иртыше ломали, через несколько дней, когда уже Петропавловск был взят Красной Армией, я на рассвете пробрался через Иртыш перед проходом ледокола и пошел по целине по снегу держась телеграфных столбов железной дороги на зрительное расстояние, по дорогам идти нельзя было — по ним тянулись бесконечные колонны отступающих колчаковцев, пройдя весь день и ночь, на другой день к вечеру я совершенно выбился из сил и выбрался на дорогу, к этому времени уже опустевшую от колчаковских колонн. Немного пройдя по дороге я наткнулся на разведку 240 Тверского стрелкового полка 27-й дивизии, был остановлен и обыскан, разведчики нашли у меня в кармане Французский военный крест (за бои в 1918 г. я был трижды награжден Французским Круа де Гер) с мечами, вот в этих мечах и все заключалось, разведчики посчитали, что я не солдат, а офицер, потому что солдатам никогда не давали крестов с мечами, и решили просто меня расстрелять, кстати недалеко от дороги были кусты, — тащи его в кусты и крышка, — слышал я возгласы. Мной овладела сильная обида и злость и я стал так сильно ругаться, как никогда не ругался, в это время один из разведчиков подал голос, — а то ребята давайте доведем его до штаба, — а ему в ответ — охота тебе с ним возиться ну и веди, — так меня этот разведчик довел до ближайшего села, в котором расположился штаб батальона на ночлег. Командир б-на выслушал меня и позвал доктора, чтобы тот как ученый человек проверил мои французские документы, доктор проверил их и подтвердил, что документы на самом деле французские — это солдатская книжка и продовольственный аттестат, выданный в Марселе при погрузке на пароход — они у меня и сейчас есть. На утро в это же село подошел штаб 240 стр. полка, в штабе я встретил еще трех товарищей из группы в 20 человек, с которыми я прибыл из Франции — это тов. Василий Ермаченко, Сергей Трофимов и Иван Цыб. С нами четырьмя имел беседу кто-то из подива 27, выясняя условия пребывания нашего во Франции, и предложил, что если мы хотим ехать домой, то можем поехать, — мы все четверо изъявили желание служить в рядах РККА, — тогда он с запиской послал нас к коменданту Штадива, а последний с препроводительным документом направил нас на службу в 240 Тверской стр. полк. Так мы попали в полковую пулеметную команду и вечером вместе с командой выступили по направлению на Омск, — это было 10 или 11 ноября 1919 г. — На второй день к вечеру мы вступили в Омск после небольшой перестрелки, — затем продолжали преследование, были небольшие бои под Каинском, Ново-Николаевском и сильный бой под ст. Тайга с поляками и воткинцами. После занятия Мариинска наша дивизия стала на отдых, а 30 дивизия преследовала колчаковцев дальше. Наша пул. команда разместилась в селе Собакино (его называли еще Дмитриевское) недалеко, верстах в 30, от г. Мариинска, — там мы получили пополнение и стали заниматься. В начале февраля я заболел сильно тифом, меня отвезли в госпиталь в Мариинск, держали всех тифозников вместе и я, будучи больным возвратным тифом — болел в очень тяжелой форме, из Мариинска нас перевезли в Томск в более благоустроенный госпиталь, там даже были уже простыни и одеяла (на площади у поликлиники Мариинска расположен обелиск, где похоронены жертвы Гражданской войны, в том числе главный врач Мариинского уезда В.А. Парамонов, который умер, заразившись тифом при лечении больных. До этого он участвовал в боевых действиях в составе 27 дивизии. Не исключено, что он и был тем доктором, который спас Малиновскому жизнь). В апреле я выписался из госпиталя, но был настолько слаб, что еле ходил, прибыл к Коменданту города для отправки в свою часть. Началась оттепель, потекли ручьи по улицам, а у меня (да и у всех, которые накопились у Коменданта) были только валенки, мы требовали хоть опорки, но комендант не имел, все обещал, что вот скоро придут ботинки, так мы прождали дней 20, а там Комендант объявил, что тифозников направлять в свои части запрещено и в мае месяце уже направил в Канск-Енисейский в 137 отд. баталион обороны ж.д. Сибири. По прибытии в Канск-Енисейский мне стало известно, что 27 дивизия из района Минусинска (куда она во время моей болезни ушла) убыла на Польский фронт. Я никак не смог пробраться за дивизией и так и остался в 137 б-не, был направлен в школу подготовки младшего комсостава при 35 отд. стр. бригаде обороны ж.д. Сибири, которую и окончил в августе месяце 1920 г. и был назначен начальником пулемета во 2 роту 137 б-на. 3 декабря 1920 г. 137 отд. б-н слился с еще одним баталионом и сформировался 246 стр. полк, я был назначен командиром пулеметного взвода 2 роты, а 1-го февраля 1921 г. начальником пулеметной команды. 28 февраля этот полк переименовали в 3 Сибирский стр. полк и был переброшен в Забайкалье на охрану туннелей Забайкальской ж.д. и на охрану Монгольской границы. В декабре 1921 г., когда были уже ликвидированы банды Унгерна в Монголии, после боя в районе ст. Мысовая, 3 полк был расформирован и я был назначен в 309 полк 35 стр. дивизии, сперва помначпулькоманды, а с 17 декабря 1921 г. начальником пулеметной команды».
