– Ой, не надо! – Егору не хватило терпения дослушать. – Бог послал? Далеко и надолго? Мама к тебе приходила? Люд, но ты же современная женщина, в церковь не ходишь, хоть и верующая. Твоя мама давно на том свете, а перед смертью, после инсульта умом тронувшись, несла такую галиматью, нарочно не придумаешь.
– Да, – неожиданно согласилась Люда, – мама ни при чем. Это у меня сдвиг легкий на фоне переживаний.
– Вот-вот! – радостно подхватил Егор. – Наводи на резкость. Зачем нам чужое дитя с неизвестной наследственностью?
– А ведь это ты его спас от смерти, – покачала головой Люда. – Вторую жизнь дал человеку.
– И что мне теперь? Раскаиваться? Или вешать хомут на шею?
– Как хочешь, – опустила Люда голову, поцеловала ребенка в темечко. – Но я уже отпустить его в казенные дома не могу. Прирос он ко мне, Егорушка, кожей и кровью.
– Прямо так-таки и прирос? Меньше чем за сутки?
– Да, на уровне подсознания.
Их дочь щеголяла подобными словечками. Например, приезжая на каникулы, с усмешкой рассказывала, что моет вечером обувь. Пришла домой, в тазике помыла, на газетку поставила. Бессмыслица! Завтра утром снова по грязной улице топать. Но мама приучила, и теперь – на уровне подсознания.
Подхватив у дочери «уровень подсознания», Люда и Егор прибегали к выражению, когда хотели сказать: ничего поделать с собой не могу, хоть режь меня.
Когда приехали милиция и перевозка медицинская, Егор вовсе не согласился с решением жены усыновить подкидыша. В поступках и поведении Егора сыграли роль три обстоятельства. Во-первых, он был голоден, даже стародавних пельменей не поел. Голодным Егор бывал импульсивен, зол и непрошибаемо упрям. Насытившись, превращался в благодушного, покладистого добряка. Во-вторых, Егор не переносил, когда от него требовали поступков, которые он сам еще не признал правильными. В-третьих, свою семью, дом (квартиру) он считал крепостью, в которую без приглашения никто не смеет соваться. Это смахивало на древний инстинкт первобытных людей: самец построил гнездо (логово, нору), оборудовал пещеру – попробуй сунься, прибью. Дочка шутила: «Папа у нас орел, гнезда охранитель, а мама-наседка. Вместо яиц, правда, консервы – варенье да огурцы с помидорами, маринованными и солеными». А сама трескала консервы за обе щеки!
Людмила с ребенком забаррикадировалась в спальне. Там давно ручка дверная заедала, язычок клинило, дверь только изнутри можно открыть. Люда мужа просила – почини. Но не настаивала, идею вынашивала двери поменять, ремонт сделать, накопив денег. У них так часто бывало – с мелочи начнется, большим делом закончится.
Открыть дверь спальни труда не составляло. Надави Егор плечом на косяк, стукни коленом – и дверь распахнется. Но еще не хватало при чужих людях к родной жене с боем пробираться!
Чужими людьми были: фельдшерица – пожилая, упитанная, точно снежная баба сверху прибитая, расплывшаяся, в белом халате; и участковый милиционер Мишка, который никакого трепета не вызывал, поскольку учился в одном классе с сыном Егора. Они прошествовали до зала – большой комнаты, куда их Егор невольно допустил.
– Дядя Егор! Сколько лет, сколько зим! – здоровался походу Мишка. – В норме пребываете? Вижу – все о’кей. А мы с Димкой перезваниваемся. Защищает Родину, га-га, в теплом месте при штабе, га-га.
В школе учителя пытались отучить Мишку от утробного гагаканья, которое вырывалось из него через слово. Не вышло. Так и га-га-кает. Но Мишка – парень по большому счету не плохой, без трухи.
– Чего надо? – хмуро спросил Егор.
– Ой, тут не быстро, – с ходу оценила ситуацию фельдшерица. – Я позвоню? – достала из кармана белого халата сотовый телефон, принялась давить на клавиши. Ей ответили сразу. Удаляясь в сторону кухни, зачастила капризно придирчивым голосом: – Таня? Вы на даче? Как не поехали? Я же просила! Огурцы накрыть, я с давлением сажала, там завязей облеплено, а вам только жрать, нет чтобы матери помочь, когда похолодание идет…
Егор и Мишка проводили ее взглядами.
– Чего надо? – повторил Егор.
– Ребенка, подкидыша, – ответил Михаил, поняв, что психологическая подготовка тут бесполезна.
– А вы его находили, чтоб отбирать?
– Дядя Егор, га-га, – примирительно улыбнулся милиционер, – вы герой в натуре, га-га, но по закону пацана в больницу требуется доставить. И в последующем…
– В сиротскую богадельню? – перебил Егор.
Более всего он желал избавиться от нечаянной радости в виде младенца-сосунка, но в силу трех приведенных выше обстоятельств Егор сопротивлялся чужой воле.
– Насчет богадельни, – тем же спокойным тоном и даже без гагаканья сказал Миша, – ошибаетесь. Дом малютки плюс детдом через стенку, вы знаете, на углу Профсоюзной и Кирова, в отличном состоянии. Детишкам спонсоры навезли таких игрушек, которые я своему Ваське позволить не могу, не по финансам. У них там бассейн, надувной, с лесенкой. Плещется мелкота, верещит от удовольствия.
– А все сироты!
– Дядя Егор, но ведь не мы с вами их бросили?
– Шлюхи, которым…
Егор повторил пассаж про гранату, которую надо подлым бабам засовывать в известное место.
Миша идею подхватил и развил:
– А мужики, что ребенка заделали? Брызнул спермой и поминай как звали? Их, дядя Егор, тоже со счетов не нужно сбрасывать. Кастрировать уродов!
Егору на секунду показалось, что Мишка разговаривает с ним как с придурочным. Но разобраться в Мишкиных интонациях не удалось, потому что пришла фельдшерица, лицом раздутая от гнева, в красных пятнах.
– Все валандаетесь? У меня время ограничено. Где ребенок? Быстро забираем и уезжаем.
Миша передернулся от досады. Егор захлебнулся от возмущения:
– Да пошла ты! Пошла ты… огурцы поливать! Между нами, девочками.
– Дядя Егор, га-га, – вдруг расплылся улыбкой Мишка. – Вот это «между нами девочками», помните? Класс пятый? Мы, пацаны, соревновались, кто большему числу девчонок юбку задерет. Школа гудела, потому что задирали платья и первоклашкам. Учителя с нами – беседы, га-га-га. А мы знай задираем. Девчонки верещат, мы за ними носимся, в углах зажимаем, га-га. Тут родительское собрание, а мы под лестницей сидели, вибрировали, если честно. Кроме вас, только мамы пришли на собрание. Помните? Вы сказали: «Давайте сюда извращенцев, сейчас я с ними по-мужски поговорю». И тетки – в смысле учителя и мамаши – подчинились. Мы думали – кожу сдерут. А вы каждому на свое место велели сесть, заткнуться, хотя мы были тише воды.
Было-было-было… смутно. В другой обстановке, возможно, Егор и запомнил бы момент, гордился, что пацанам мозги вправил. Но тогда очередного хмыря в директоры комбината проталкивали. Жена Люда в истерическом ступоре: дочка температурит, воспаление легких подозревается, на собрание учительница велела кровь из носа прийти, отправляйся, Егор, хоть тресни. Вот он и заявился, остальные мужики в известном месте, у запасной проходной, в облюбованном развалившемся сарае перемалывали конкретную производственно-историческую ситуацию, под пиво-водку, естественно.
