Бенеш предпочел отстраниться от роли «непосредственного исполнителя», и, зная о тесном сотрудничестве Франции и России, информировал французскую разведку, то есть, премьер-министра Эдуарда Даладье, а тот через советского посла во Франции Панюшкина — самого Сталина.
11 июня 1937 года ТАСС сообщило всему миру о расстреле семи высокопоставленных военных во главе с заместителем министра обороны Михаилом Тухачевским.
Позже, когда число репрессированных офицеров Красной армии выросло до 33 тысяч, Гейдрих вполне мог рассчитывать на торжество по поводу достигнутого успеха с вручением наград и произнесением хвалебных фраз. Но произошло обратное.
После очередного доклада Гейдриха, не вставая из-за стола и не выбросив руку в партийном приветствии, Гиммлер сначала отодвинул лежавшие перед ним на столе бумаги в сторону, а затем пристально принялся разглядывать своего визави. После чего, видимо, не обнаружив в его внешности ничего особо примечательного, перешел к делу.
— До меня дошли слухи, — начал он гнусным голосом, — что вы используете служебное помещение, рабочее время и женскую часть служебного контингента в сугубо личных целях. Надеюсь, что вы как ответственный руководитель имеете четкое представление о том, что допустимо и что недопустимо в стенах нашего учреждения. — Он задумался на секунду и добавил: — Как, впрочем, и за его пределами.
Затем Гиммлер уселся поглубже в кресле, упершись локтями в стол и положив голову на уложенные друг на друга кисти рук, уставился, не мигая, на Гейдриха.
— Итак, жду вашего объяснения. Возможно, я не прав, тогда переубедите меня.
Гейдрих как никто знал, что демагогию, лежащую в основе взаимоотношений между высокими чинами империи, может сокрушить только демагогия, но в более изощренной форме.
— Многоуважаемый господин рейхсфюрер, — начал он спокойно, — должен признаться, что вы вновь оказались правы. Внешне все выглядит именно так, как вы сказали.
— А на самом деле?
— На самом деле я еще молодой человек. И чтобы быть полезным нашему общему делу, то есть отдавать все силы Германии, я обязан быть здоровым, а для этого вести нормальную половую жизнь.
Гейдрих был настоящим немцем, а потому хорошо знал, что человеческая физиология является никак не менее привлекательной темой для разговора, чем, скажем, международное положение страны.
— Насколько я осведомлен в делах житейских, для этого у вас имеется жена. Не так ли?
Гейдрих почувствовал, как судьбой все упорно выстраивается в его пользу.
— Верно. Но моя жена решила неукоснительно следовать пожеланиям нашего фюрера и дарить Германии, как и фрау Геббельс, каждый год по ребенку А потому я как муж практически лишен возможности интимного общения с ней.
Гиммлер почувствовал, как один за другим размываются аргументы, на которых он собирался построить нравоучительную беседу с подчиненным, а потому поспешил прервать ее.
— Я вовсе не намеревался давать советы по поводу того, как вам следует устраивать свою личную, тем более интимную жизнь, но я категорически запрещаю использовать женский персонал, а также помещения госбезопасности для удовлетворения сотрудниками своих физиологических потребностей. Надеюсь, вы меня поняли?
Гейдрих шел по коридору, низко опустив голову, вновь и вновь прокручивая в памяти только что состоявшийся разговор. У двери кабинета он опустил руку в карман за ключом и в этот момент увидел приближающуюся фигуру Шелленберга.
— Вальтер! Очень хорошо, заходите, я только что от рейхсфюрера! Хотел бы обсудить с вами кое-что. — Он подошел к шкафчику, достал бутылку какого-то крепкого голландского напитка, глянул на этикетку.
— Ого, 6о градусов! Прямо, как на флоте. Там напитки ценятся не по вкусу, а по крепости. — Он наполнил две рюмки, объемом гораздо более вместительнее, чем положено для крепких напитков и, не сказав ни слова, опустошил свою, а затем еще две. Шелленберг осилил с трудом половину и скоро почувствовал головокружение, чего давно не испытывал.
— Насколько я понял, мы пьем за ваше повышение.
— Повышение, понижение, в конце концов унижение. Вы, Вальтер, представляете, как это выглядит на самом деле? Это когда из вас делают крендель. — Он на секунду задумался. — Хотите знать, что произошло? — и не дожидаясь ответа, изложил Вальтеру свою встречу с Гиммлером. Шелленберг никогда не мог обвинить своего шефа в словоохотливости. Но, видимо, иногда в человеке концентрация отрицательных эмоций становится столь высокой, что он уже не в силах сдерживаться и они выплескиваются наружу, подобно рвотной массе.
«Вот так-то, Вальтер, жизнь вдруг поворачивается к тебе самой отвратительной стороной, о которой ты ранее и не подозревал».
— А вы знаете, Вальтер, что в нашем деле самое главное? Брать на себя ответственность за поступки, которые совершаешь ради великой Германии. Возьмем проблему с евреями. Все хлопали в ладоши, топали ногами от восторга, произносили громкие слова о необходимости их уничтожения вместе с коммунизмом, а когда дошло до непосредственной реализации, то многие постарались тут же отойти в сторону — это, мол, ваша епархия, мы вмешиваться не вправе. А я ведь не стал ни за кого прятаться — взял практическую депортацию, эвакуацию и ликвидацию евреев на себя.
* * *
Он прервался только для того, чтобы сделать несколько поспешных глотков из рюмки и тут же продолжил:
— А кто убрал мерзкого гомосексуала Рема с его двухмиллионной армией? Или кто провел без единого инцидента Олимпиаду в 1936-м? Кто организовал разгром русского генералитета руками самого Сталина? Наконец кто превратил Чехию в кузницу оружия для Германии?
Если бы не телефонный звонок из дома, список заслуг, несомненно, увеличивался бы и далее в обратной пропорции к количеству алкоголя, еще остававшегося в бутылке.
— Лина, собирайся, завтра отправляемся в Прагу. Остальное — когда вернусь домой. — Он с шумом водрузил трубку на место, оборвав разговор с женой.
— Кланяйтесь вашей очаровательной супруге.
— Кланяться? — Гейдрих наполнил бокал и вновь осушил его. — Я никогда никому не кланялся, тем более женщинам, которые созданы для того, чтобы ублажать нас, а не принимать от нас поклоны.
Вальтер удивленно пожал плечами.
— Да-да, не удивляйтесь, я знаю о ваших «трогательных» отношениях с моей женой. Сейчас она беременна. Посмотрим, на кого окажется похожим дитя — на вас или на меня? — он пьяно и очень недобро засмеялся.
— Извините, группенфюрер, но мне кажется…
— Простите, Вальтер, будем считать это неудачной пьяной шуткой. Я вовсе не хотел обидеть вас — вы правы, сейчас не до шуток. Завтра я удаляюсь в протектораты, чему бесконечно рад. В тылу врага я чувствовал себя куда комфортабельнее, чем…
— Комфортнее, — машинально поправил Вальтер.
— Вот-вот, пока мы там, на фронте… вы здесь поднаторели в грамоте…
