— Позвольте. — Стас попытался выхватить счет у Бизона, но тот ловко отдернул руку.
— Профессор, не делайте резких движений, — попросил Бизон. — Вы представитель интеллигенции, нашей славной…
— Вы тоже занимаетесь творчеством! — запальчиво воскликнул Стас, рука его непроизвольно взметнулась, пальцы больно ударились об оконное стекло.
— Я занимаюсь? Чем, вы сказали?
— Господа, — вкрадчиво обратился к ним официант, — еще что-нибудь?
— Нет, Алекс. Мы тут еще попоем.
Официант натянуто улыбнулся, и Бизон его великодушно утешил:
— Мы с профессором удаляемся.
Стас положил на стол купюру из своего кошелька и встал. Бизон схватил бумажку и замахнулся, желая засунуть ее в карман пиджака Стаса, но попал в пустоту. Бизон чуть не упал, но удержался, вцепившись в столик.
По дороге в купе Стас продолжал рассуждать о времени: почему, чтобы жить, обязательно надо двигаться — сейчас я двигаюсь и поезд двигается, — значит, происходит двойное ускорение. То есть что — двойное время? «… покуда время идет, а Семенов едет», у Бродского есть такое стихотворение. Семенов едет. Интереснее другое, почему собственно, китайцы — вопрос про китайцев показался Стасу животрепещущим, он остановился, решив подождать Бизона в тамбуре, но вагон дернулся, и Стас по инерции пошел дальше. Так почему китайцы говорили: сиди себе на берегу реки и жди, когда мимо тебя пронесут труп твоего врага? Здесь много неясного: во-первых, никакой дороги, никакого движения — время у них словно отделено от человека. Река. Семенов, видишь ли, едет, а Ли-сю, или как его, сидит себе. У кого из них больше времени и, следовательно, возможностей? Во-вторых, труп! И, кстати, подташнивает — разве может народное сознание быть таким… жестоким, хотя китайцев много, возможно, они легче относятся к трупам. Мао каждое утро выпивал рюмку водки с перцем и умер все равно, но вряд ли от этого. Еще Мао, говорят, питался энергией молодых девушек. Молодость в том, что энергия легко проходит через человека! Только в этом. Ядранка не так уж молода, но соблазнительна, надо признать. Неужели и впрямь она — меня — соблазняет? А я боюсь, да, боюсь; когда стареешь, к новой энергии относишься с опаской.
Стас дошел до своего вагона, не сразу его узнал, а когда разобрался — направился в туалет, там пошарахался между твердыми поверхностями, пытаясь сосредоточиться на своем отражении в зеркале, хотел понять, совсем он уже старый или нет еще. Вернулся в купе, по привычке проверил сохранность фотоаппаратуры и повалился на полку. У него была с собой книга «Эволюция средневековой эстетики» Умберто Эко, с которой Стас рассчитывал настроиться на восприятие архитектурных посланий Таллинна, но не нашел в книге живости, в голову охотнее лезли слова про друзей и кабинеты, — вспоминая куплеты песни, он заснул.
Под утро проводница прошла по вагону, предупреждая о приближении границы. В купе никого не было, лишь свертки мерцали гранями, умножая солнечные блики. «Интересно, таможенники заставят их распаковывать?», — улыбнулся Стас. Продолжая дремать, он показывал документы представителям российского, затем эстонского государства, проснулся окончательно уже перед Таллинном. На столике купе стояла бутылка коньяка, на полу игрушки — и никаких других следов Бизона.
— Простите, а где мой сосед — не знаете? — спросил Стас у проводницы.
— Вышел на своей станции. Просил передать, что коньяк для вас.
На перроне в Таллине было мало встречающих, утро показалось ему тихим и добрым. Стас пешком дошел до гостиницы, все вокруг было знакомо. Он принял душ и решил прилечь.
2.
Лариса постаралась уложить волосы — у нее, как всегда, не хватило на это терпения. Утро пятницы часто бывает веселее, чем утро среды, потому что выходные близко. Но эта пятница для Ларисы была тяжела. Когда завтрак был готов, на кухню вышел сын Томас, а дочь Маруся заняла ванную, по обыкновению надолго.
— Твой отец появится за завтраком, как ты думаешь? — спросила Лариса у сына.
Томас промолчал.
— В нашей семье можно задать вопрос — и тебе не ответят неделю, — пожаловалась Лариса не вполне проснувшемуся пекинесу Вилли. Пекинес осмотрелся, сообразил, что ждать прогулки еще долго, и вспрыгнул на мягкую табуретку посреди кухни — досыпать, свернувшись калачиком.
Ларисино раздражение требовало диалога.
— Томас, я скажу удивительную для тебя вещь — всякое терпение может иссякнуть! Знаешь, какой у нас долг за квартиру?
Сын продолжал есть. Обычно Ларисе импонировала способность Томаса сохранять невозмутимость, но эта же черта могла довести обычную беседу до скандала.
— Думаю, папа спит, — наконец произнес Томас и налил себе кофе.
— Торопиться ему, как всегда, некуда. Но мне иногда хочется послушать его предложения по поводу наших проблем. Я права?
Томас молча пожал плечами.
— Двадцать лет все решаю одна! И кто, кто пойдет гулять с собакой?
— Мам, если тебе в ванную — я выхожу, — крикнула Маруся, приоткрыв дверь. Пекинес зевнул и уставился на Ларису, пытался понять, чем она недовольна.
Лариса прошла в комнату мужа. Мартин сидел у окна и сосредоточенно полировал деталь яхты. Его отрешенное лицо со сползшими к переносице очками, выражение нежности и старательности — еще больше разозлили Ларису.
— Так ты даже не спишь. Хоть бы с собакой вышел.
— Привет, — сказал тихо Мартин и поверх очков опасливо скосил глаза на жену.
Когда-то они в этой комнате повесили на стену круглое зеркало, Лариса увидела в нем женщину с напряженным сварливым лицом, жесткой линией рта. «Как уставшая торговка рыбой, а ведь я уже накрашена», — подумала она отстраненно о своем отражении. Мартин указательным пальцем поглаживал палубу миниатюрной яхты.
— Мог бы посмотреть на меня, Мартин.
Он снял очки и повернул голову, робко улыбнулся.
— Просто скажи, что ты думаешь по поводу того, что не сегодня-завтра нам могут отключить телефон. И заодно свет? — предложила Лариса.
Он водрузил очки на переносицу и снова принялся прилаживать деталь к яхте. Лариса бросилась к подоконнику, схватила одну из моделей и разбила ее об пол. Все произошло мгновенно, но ей показалось, что побледневшие глаза Мартина, увеличенные стеклами очков, она рассматривала долго. Неуклюже опустившись на четвереньки, он стал собирать щепки с пола. Пробормотал:
— Женщина-тайфун.
Это было ее прозвище из их забытого домашнего словаря. Да как она могла его обидеть, такого?
— Мам! — в коридоре появилась Маруся. — Не погладишь платье?
— Если выйдешь с собакой — поглажу, — согласилась Лариса.
— Что-то разбилось?
— Нервы сдают, — объяснила Лариса, — меня могут уволить из журнала.
Она вспомнила, что для пущей уверенности хотела накрасить ногти.
